– Мамочка, моя родная, – глаза снова стали мокрыми.
И вспомнилось, как однажды мы ехали с мамой из столицы на автобусе домой в деревню. Автобус был заполнен односельчанами. Все друг друга знали и бойко переговаривались. На одной из остановок в автобус вошел незнакомый мужчина пенсионного возраста. Оглядевшись, он подошел к нам и заговорил с мамой на непонятном мне языке. Шум в салоне затих, головы пассажиров повернулись в нашу сторону. Мама отрицательно покачала головой: «Нет, нет, не понимаю…». Об этом я бы никогда и не вспомнила, если бы не мамины глаза. В них была такая тоска и безысходность такой глубины, что можно было утонуть в их горечи. Мама быстро справилась с собой. Мужчина уже на русском языке извинился и прошел к водителю, который объяснил, где тому следует выходить. Всю дорогу мама молчала и смотрела в окно. В общем разговоре односельчан она не принимала участия.
Когда мне в четвертом классе общеобразовательной школы стали преподавать иностранный язык – это был немецкий, я поняла, что тот мужчина обращался к маме по-немецки.
Бедная моя мамочка. Наверное, она знала свой родной язык: немецкий. Но не посмела на нем заговорить. В годы ее молодости за знание немецкого языка отправляли на лесоповал и надолго.
А меня куда отправят в наши двадцатые двадцать первого века, если узнают, чья я правнучка?! Даже мне страшно, что уж говорить о маме. Любовь к маме каким-то непостижимым образом примирила меня с осознанием, что я правнучка нациста. На похороны мамы собрались жители не только нашей деревни, пришли и из соседних. Маму все любили. Кто бы к ней не обратился, что бы у нее не просили, она всегда находила возможность помочь. В голове не укладывалось, что она внучка нацистского палача.
– Надо прожить жизнь достойно, как мама, – принимаю я решение, – и тогда люди меня простят. Надо найти эти часы и перевести их. Мама просит – надо сделать.
Сказать легко. А вот сделать. Правда перевести часы – не такой уж и тяжкий труд. Задачка в том, что часы не известны. И на какое время надо выставить их стрелки тоже не известно. Взгляд натыкается на напольные часы, которые после маминой смерти я почему-то забрала себе. Сколько я себя помнила, часы стояли. Глядя на них, мама иногда произносила со вздохом: « Надо бы мастеру показать, да где же такого в деревне найдешь»
– — В городе тоже не всякий сумеет – вторил ей папа – Часам этим сто лет в обед – антиквариат. В музей их сдать и делов. А ходиков в доме и так полно.
В доме, действительно в каждой комнате было по часовому механизму. А в моей комнате даже три: настенные. настольные и наручные. Смешная история. Когда я пошла в первый класс, папины друзья решили меня поздравить. Каждый сам по себе решил, никому об этом не сказал. Сюрпризом. В итоге, когда я пришла из школы, в зале за торжественно накрытым столом сидели счастливые родители и трое гостей – мужиков средних лет. Мне тогда они казались уже старыми. Каждый из них сказал торжественную речь. завершив ее примерно одинаково: « А вот и подарок, чтобы не просыпала школу…» Дядя Ваня вручил настенные часы с кукушкой, дядя Рашид – будильник. Дядя Арман всех перещеголял – махонькие, аккуратненькие золотые женские часики, с золотым браслетиком, как раз на мою тощую ручонку. Я их носила преимущественно дома. Из дома в них выходить я не решалась, боялась потерять. Куда потом подевались часы дяди Вани и дяди Рашида я не помню. А часики дяди Армана остались в мамином доме, там в деревне. Переезжая, я много вещей оставила там. Так было легче и физически и на душе. С собой я взяла только старинные напольные часы, которые до сих пор так и не отремонтировала. Они-то и стояли теперь передо мной.
