– Теперь узнала? – подал голос парень.
Смутные воспоминания – чья-то дача. Незнакомые люди. Мама обнимается с молодой женщиной, очень похожей на нее. Обе мокрые от слез. Я вцепилась в мамин подол. Мне зябко и тревожно. Вот мама присаживается на колени и говорит женщине:
– Это моя дочь. Тэичка.
Женщина тоже приседает и всматривается в мое лицо:
– Ничего от прадеда нет. Славянская кровь пересилила. Ниночка, Ниночка, А могла быть королевой!
Мама нисколько не смутилась;
– Я хочу все забыть. А где твой сынок, сестренка?
Женщина окликнула пробегающего мимо карапуза. И взяла его на руки:
– Вот мой Генри. Красавец, правда?
Мама согласно кивнула и почему-то крепче прижала меня к себе. Потом было коллективное фотографирование и к вечеру мы с мамой уехали домой. Больше я никого из этих людей никогда не видела.
Только одного. Перед рождеством в тот же год к нам в дом постучался старик. Мама молча впустила его в дом. Папа был на работе. Старик прошел в гостиную и позвал меня. Почему-то я его не испугалась. Старик погладил меня по голове, из дебрей своего необъятного плаща достал какую-то коробочку, потертую до дыр. Открыл ее. Там что-то лежало. Старик очень бережно достал какое-то колечко и стал надевать на мой пальчик. Колечко было большим, а пальчик махоньким. Старик осторожно запихнул в кольцо сразу три моих пальца. Мне было щекотно и смешно. Старик тоже улыбался. Кольцо стало теплеть и заиграло зелеными бликами. Мама с ужасом ахнула. Старик вздохнул и погладил меня по голове:
– Силы тебе девочка. У тебя особая судьба и дал мне конфетку. Таких вкусных конфет я больше не ела.
– Ты, – я ткнула на фото в пузатого карапуза.
– Ну, здравствуй сестренка, – парень снова рассмеялся.
Высказать свою нелицеприятную точку зрения по этому поводу я не успела. В дверь поскреблись и вплыла Ахмурина, гордо неся перед собой кофейно-чайно гостевой набор. На подносе, имитирующим серебро, стояло все что полагается. Даже тоненькие ломтики лимона присутствовали. Пересекая немалое расстояние от двери до стола секретарь шефа виртуозно вихляла бедрами. Глядя на нее я гадала: уронит- не уронит, упадет —не упадет. Не уронила и не упала, донесла до стола и собралась разгружать содержимое на столешницу. Ее пыл остановил Генри:
– Спасибо, не стоит. Мы еще не закончили беседу.
Сказано это было с таким холодом, что Ахмурину, как ветром сдуло.
Я не люблю секретаря шефа. Впрочем, ее в редакции никто не любит. Сплетни, интриги, мелкие гадости- это конек Ахмурины. Когда она ловится на лжи, то находит массу оправданий, почему не могла поступить иначе. И
обязательные бурные извинения и увещевания, что она хотела сама все рассказать, да случай не подворачивался. Она искренне благодарила
оклеветанного ею человека за ее разоблачение, уверяла в добром к нему отношении. Ахмурину не любили. Но она была своя. А тут чужак так с ней!
Чужак, который оказался моим двоюродным братцем, смотрел на меня и молчал. Я тоже молчала. А потом взяла и ляпнула:
– Так ты тоже правнук нациста
Краска сошла с лица парня, он стал бесцветным:
– Думаю, нам здесь делать больше нечего.
Цвета медленно стали возвращаться. И уже в приемной парень выглядел нормально. Там нас поджидал шеф. Он вскочил с диванчика и принялся всячески демонстрировать радужное гостеприимство. У меня было только одно желание – незамедлительно сбежать далеко от всего этого кошмара. Что я и сделала. Выскочив из приемной, я забежала в секретариат, кинула на стол ответсекретарю результат своих двухдневных трудов, буркнула:
