– Дааа! Можно и так сказать…
– Ну, открывай! – повернулась к Антону девочка.
– Как, а пароль? – возмутился дежурный.
– Какой пароль, открывайте быстрее! – занервничала женщина.
И тут Антон продемонстрировал непреклонность и железную волю.
– Нее! У нас здесь строго! Без пароля нельзя!
– А вот нам-то как раз и можно! – не сдавалась Изольда Арминаковна.
– Так, значит, пароль вы не знаете? А, может, вы шпионы?
– Ну, хватит, пацан! Быстро открывай! – не выдержал Сухов.
– А, может, вы смертники из Афгана. Может, у вас в машине взрывчатка? А здесь дети! Нее! Пароля нет – и ключа нет. А ключ-то все равно у Гены, а Генчик побежал… Ну это… по-маленькому… – объяснял Сухову мальчик, – а, может, и по-большому…. Он булку ел! Щас он придет. А ты, Леночка, сбегай-ка за Геной, пусть он там побыстрей!
Солнце припекало. Члены комиссии спрятались от летнего зноя в машине. И только Изольда Арминаковна и Николай Павлович стояли у ворот. Антон повис на воротах и развлекал «дорогих гостей».
– Тетенька, а вас как зовут? – обратился он к женщине.
– Изольда Арминаковна, – нехотя ответила та.
– Да, язык сломаешь. Изольда – это изо льда? Красиво! Тетенька, а это машина государственная?
– Государственная? Нет, отчего же, личная.
– Зыканская! Дорогая?
– Что? Да не знаю я! Дорогая!
– Да, видно, что дорогая! А сколько лет вы на нее копили?
– Какая бестактность!
– Мальчик, перестань, иди, поищи своего товарища. Нет, лучше взрослых позови! – вмешался председатель профкома.
– Да-а-а! Ништяк! Машина, конечно, удобная. Одним словом – «Москвич»! 80-го года? Отличная сборка. Тормоза, наверно, зыканские! Много тормозной жидкости уходит? Подвеска, наверно, нормальная… – Антон словно и не слышал, что ему сказал приезжий.
– Что? – не поняла женщина изо льда.
– Да, говорю, коробка передач четырехступенчатая… наверно…
***
На летней танцевальной площадке Евгений поджидал детей шестого отряда и наигрывал «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик». На березе сидела большая черно-белая птица и внимательно, с любопытством глядела на него, поворачивая голову то на один бок, то на другой. «Ишь ты, музыку слушает», – удивленно подумал Евгений. Где-то совсем рядом послышался плач ребенка. Евгений снял тяжелый аккордеон и заглянул под сцену. Там, согнувшись в три погибели, прятался маленький белобрысый мальчик.
– А кто это у нас тут сырость разводит? А у меня от сырости инструмент не играет.
Мальчик с опаской и недоверием посмотрел на музработника.
– Что, не веришь? А ну-ка, сам попробуй! Иди сюда! Вот, держи
аккордеон…
– Ой, он тяжелый! – шмыгнул носом и вытер рукавом слезы малец.
– А ты сядь! Так…. Растягивай меха, во-о-т! А теперь этой рукой на кнопки нажимай! Молодец! А звать-то тебя как?
– Тарасик… – прошелестел малыш.
– А любишь ли ты музыку, Тарасик?
– Люблю! Я петь очень люблю!
– А плакал-то чего?
– Ребята дразнят, инвалидом называют…
– А что у тебя не так?
– У меня одна ножка короче другой!
– Да, брат, а я ведь тоже инвалид. Правда, меня не дразнят. Но инвалидов везде не любят! А ну-ка, спой мне что-нибудь!
– Вот прямо взять и спеть?
– Да, любую песню, которая нравится…
Тарасик сначала тихо, робко, а потом все увереннее и звонче запел:
Не печалься о сыне, злую долю кляня.
По бурлящей России он торопит коня.
Если снова над миром грянет гром,
Небо вспыхнет огнем,
Вы нам только шепните,
Мы на помощь придем…
С удивлением и уважением Евгений разглядывал парнишку.
