Император сильно просчитался, что ему интересна эта сделка. Это Аурино привык к людям относиться как к вещам. Для него самого желание Олайи – закон. Она отказалась от него – значит, пусть будет так. Нет смысла бороться за то, что тебе не принадлежит.
Людей во дворце стало больше, казалось, на каждом шагу он встречал кого-то. Сейчас ему это было безразлично. Он знал, что последний раз идет по этим коридорам, что больше никакая сила не заставит его вернуться сюда. Ему не нужно больше копаться в грязи, оставленной императорскими прислужниками, не нужно заботиться о благополучии его величества и его подданных, раскланиваться с теми, кого он не желал видеть. Просто уйти и навсегда вычеркнуть из жизни все, что связано с хозяином этих мест. Теперь он принадлежит лишь самому себе.
Димостэнис свернул в один из боковых коридоров, ноги сами вынесли его сюда. Террасы на заднем дворе. Здесь можно было вырвать несколько мгновений у суеты проходящих дней и сплести пальцы в мимолетном прикосновении, сорвать быстрый поцелуй, коснуться волос.
Одно незаконченное дело у него все же осталось.
Дим вышел на балкон, облокотился на перила, стал ждать. Легкие шаги и тихий шорох платья подтвердили его правоту. Он знал, что она придет сюда. Сплетни по этим длинным коридорам разлетаются гораздо быстрее, чем ноги успеют вынести из всех переплетенных закоулков.
Димостэнис повернулся.
– Приветствую вас, сэя, – сдержанно произнес он. Держаться надо было не долго, лишь выполнить то зачем он сюда пришел.
Олайя зажмурилась, пальцы непроизвольно сжали ткань платья. Потом ресницы дрогнули, и ее взгляд остановился на его лице. На глазах, щеках, губах, спустились на шею, вновь поднялся к губам. Она здоровалась с ним, ласкала глазами, окутывала в ту нежность, которой всегда так щедро одаривала его.
– Благословит Талла ваши дни, – прошептала Олайя. Ее губы дрогнули, она попыталась улыбнуться. Черты лица исказило отчаяние. – Я… я хочу попросить вас вернуть то, что принадлежит мне.
Упавшие слова разорвали плен, в который он попал, вновь увидев ее.
– Мою душу? – горько спросил Димостэнис. – Мое сердце? Всего меня?
Плечи девушки тихонько вздрогнули.
Зачем он говорит ей это? Ведь именно за этим он и пришел. Вернуть то, что она так неосмотрительно отдала ему.
– Простите, сэя. Я не позволительно веду себя.
Дим расстегнул сюртук, пальцы предательски дрогнули. Рванул платок, завязанный на шее, рубаху, нащупал шнурок, когда-то надетый ей самой.
– Нет! – воскликнула Олайя. – Нет! Нет! Нет! – она стремительно подошла к нему, положила ладонь на шнурок, останавливая. – Лилию. Я прошу вернуть мне лилию.
Они замерли. Ее пальцы опустились на грудь, лаская его, поднялись на шею, на лицо.
– Зачем, Лала? Зачем ты сделала это?
– Разве я что-то значила в вашей жизни? – горько усмехнулась она.
– Как ты можешь говорить такое?!
– Не вы ли признались императору, что я для вас всего лишь дочь Талла Дайонте и ключ к его книжному богатству.
Вот значит, как, ваше величество! В бою все средства хороши?
Дим пытался собрать разбежавшиеся мысли воедино.
– Ты поверила?
– Ты говорил?
– Говорил! Уже тогда у нас с ним были разногласия. Я не мог доверять ему и не хотел, чтобы тебя, наших отношений касалось то, что может их осквернить. Я хотел сберечь их только для нас.
Она, слегка отвернувшись от него, смотрела в сторону.
– Мне он сказал, что ты никогда не стала бы мой избранницей. Так как для тебя дороже положение в обществе, чем жить с изгоем и неудачником.
