Трубка вновь ожила:
– Ребята на крыльце курили, слышали, как ему позвонили и сказали, что кого-то убили. Он и ломанулся бежать. А кого убили – непонятно.
– Ну так выясни! – заорал Виктор Михайлович. – Догони и отследи, что там опять произошло!..
«Утро, как утро», – подумал Генка, выглядывая в окно. Всё та же унылая картина: припорошенный скупым снегом сухостой луга, зажатого между лесом и посёлком, низкое небо, серой «промокашкой» нависшее над деревьями, редкие, покосившиеся вешки, обозначающие границы огородов с кучами ботвы и забытыми с лета пугалами. Верный в створе распахнутых ворот пристально вглядывался вдаль, наблюдая за целью, видимой лишь ему одному.
– Игнат Степанович! – крикнул Геннадий, отойдя от окна. «Ах, да! Он же вчера грозился уйти в лес до обеда, – неожиданно вспомнилось ему. – Не забыть собаку накормить».
Он погромыхал миской, накладывая с вечера приготовленную кашу для Верного, накинул хозяйскую фуфайку на плечи и вышел на крыльцо. Смрад в воздухе ощущался, но не так сильно, как накануне. Вероятно, что ночной сырости и лёгкому ветру удалось справиться с этой напастью. Не исключал Генка и того, что ему удалось «принюхаться» к специфическому аромату, от которого у него на первых порах «в зобу дыханье спёрло».
– Как же вы здесь живёте? – произнёс он безадресно вслух. – Ведь это крематорий какой-то.
Верный, неподвижно стоящий у ворот, услышал восклицание гостя и не спеша подошёл к миске.
Подождав, когда пёс поест, Геннадий спросил:
– За ухом-то могу почесать?
Верный внимательно выслушал вопрос, подошёл поближе, присел рядом и снова уставился вдаль.
– Хорошая собака, – он погладил её по голове. – Говорю, как вы здесь живёте в таком зловонии?
Пёс снова посмотрел на него, фыркнул и неожиданно дважды чихнул.
– Правильно. И я говорю: так жить нельзя. Это же не дело, что в такой вонище осени не услышать.
Они ещё немного посидели вместе, воспользовавшись передышкой в очередной «газовой атаке» на село.
– Я сейчас уйду по делам, а ты остаёшься дом охранять. Понял?
Верный посмотрел на москвича и кивнул головой. «Понял, не дурак».
Наскоро позавтракав оставшейся с вечера яичницей и стаканом чая с бутербродом, Генка прикрыл ворота и направился прямиком к базе, намереваясь встретиться с Виктором Мордасовым, упомянутым бабой Настей накануне.
Село словно вымерло. Безлюдная улица с рядом безликих домов из силикатного кирпича, чередующихся срубовыми деревенскими избами с резными наличниками и шалёванными стенами, была пустынной. Даже деревенские собаки забились в подворотни, провожая одинокого прохожего дежурным равнодушным лаем из-за забора. Возле заросшего американским клёном заброшенного дома Геннадия поджидала старушка в потёртой вельветовой одёжке, пристально вглядываясь в незнакомца, приставив ладонь ко лбу.
– Бабушка, я правильно к базе иду?
– Здравствуй, сынок. Не признаю, чей ты будешь? – прищурилась она.
– Я не местный, из Москвы приехал, – улыбнулся Генка.
– Что же, из самой Москвы к нам? – недоверчиво спросила женщина. Подумала немного и вдруг добавила. – И Ленина видел?
– В Мавзолее, видел.
– Как он?
– А что ему будет, он же неживой.
– Так у нас, сынок, не выбирают кого обижать. Им что живой, что мёртвый, – она беззвучно пошевелила губами.
– Да кому им, бабушка? – ему отчего-то стало жаль её.
– Им, супостатам, – пояснила старушка, полагая, что человек из столицы обязан её понять.
