Кроме того, в голове у меня бродило странное слово “вьюшка”. Почему-то, возможно, из каких-то романов про дореволюционную жизнь в России, мне казалось, что эта самая вьюшка – деталь печи. Правда, эти воспоминания не несли никакой пользы: я все равно не знала, как этой вьюшкой управляют.
7. Глава 7
Анжела тоже некоторое время устало молчала вместе со мной, очевидно, обдумывая что-то свое, а потом неожиданно спросила:
-- Оль, а баронетта – это кто?
Я неопределенно пожала плечами и ответила:
-- А фиг его знает... Вообще-то жена барона – баронесса. Раз эта… – я мотнула головой в сторону двери, обозначая ушедшую служанку – Назвала нас с тобой баронеттами, значит, они, ну, то есть -- мы -- дочери барона.
-- То есть мы с тобой обе дочери барона и баронетты?
-- Получается так.
-- Думаю, Оль, это все же лучше, чем быть дочерью сельского старосты, – задумчиво протянула Анжела.
-- Может, и лучше, – равнодушно ответила я. – Только я все равно не понимаю, как мы с тобой выживем и не вызовем подозрений. Мы ведь даже фамилии собственной не знаем! Спроси кто, как папашу покойного звали, мы не ответим.
-- А зачем нам отвечать? Чем нахальнее держаться будем, тем правильнее. Все же мы баронетты, а не какие-нибудь там…!
Я поморщилась, узнавая замашки сестрицы. Посидели еще немного, бессмысленно разглядывая друг друга, и она с сожалением вздохнула:
-- Жалко, что здесь зеркала нет. Хоть бы посмотреть, как я выгляжу сейчас. Слышь, Олька, расскажи, как я выгляжу?
Я подавила вспышку раздражения и буркнула:
-- Нормально выглядишь. Два глаза у тебя и два уха.
-- Да нет же, бестолочь! Ты подробно опиши, какие у меня глаза, какие…
-- Заткнись! И больше никогда не смей разговаривать со мной таким тоном.
Я испытывала дикое раздражение. Мне хотелось отхлестать эту безмозглую куклу по щекам, но я понимала, что не могу себе такого позволить: шум услышат, и это привлечет к нам внимание. Она растерянно хлопала глазами, а на щеке оставляла мокрую дорожку слезинка:
-- Что ты орешь? Я же просто спросила! Мне и так страшно, а ты… -- она ткнулась лицом в подушку и заревела.
В общем-то, я занялась тем же самым.
Свеча на столе догорела уже до середины, когда мы обе немного успокоились и потихоньку начали договариваться:
-- Завтра скажем, что я ночью упала и ударилась головой.
-- Зачем?! – сестрица искренне не понимала, зачем это нужно.
-- Затем, что я таким образом «потеряла» память. А ты мне будешь изо всех сил подыгрывать, понимаешь? Главное, сама не трещи. Пусть эта тетка говорит. Чем больше она скажет, тем больше мы с тобой узнаем.
-- Да, – задумчиво сказала Анжела. – Я поняла. Слушай, а может быть, обе притворимся?
-- Если мы обе притворимся, то кто тетке объяснит, что мы память потеряли? Решат, что мы с тобой сумасшедшие, и опять вернут в тот самый монастырь, откуда везут. Ты сильно в монастырь хочешь?
-- Не кипятись, я поняла, – сестрица покивала головой и добавила: – Ты в первую очередь спроси, как эту горничную зовут. А то ведь действительно примут за сумасшедших.
Помолчали. Я неуверенно посмотрела на сестру и спросила:
-- Свечку подержишь мне?
-- В каком смысле? – недоуменно уставилась она на меня.
-- В прямом! – я снова разозлилась на нее. – Там за изголовьем кровати сундук стоит. Может быть, там зеркало есть? – и неуверенно добавила: – Раз он в нашей комнате стоит, значит, там наши вещи и лежат. Правильно же?
