Сестры Мао - страница 18

– Это?

Она неуверенно огляделась.

– Пока не знаю. Реквизит для перформанса.

– Вы все это сделали сами? – спросил Кит, спрыгивая со сцены и подходя к ней в пространстве мастерской.

– Кто-то из них, – ответила она. – Это работа группы.

Она обошла верстаки. Подобрала то, что упало на пол. Закрыла банки с клеем. Опустила затвердевшие кисти в горшки с грязной водой. Производство фонаря включало двадцать один шаг. Осматривая незаконченные, она пыталась понять, на каком этапе находятся фонари и следует ли закончить или лучше бросить и начать новый.

– Так вы ставите в них свечи? – спросил Кит, следовавший за ней по пятам. – И они загораются? Так? Хочу увидеть, как их зажигают.

– Да, это красиво.

– Для чего вы собираетесь их использовать?

– Пока не знаю. Для хэппенинга, я уже тебе говорила, Ева сейчас бредит Китаем. Это была ее идея.

Впрочем, это была не совсем правда. Идея фонариков принадлежала ей в той же мере, что и Еве, хотя ни одна сестра не могла заявить исключительно о своем авторстве, так как все это – СССР против Китая и гип-гип-ура за проклятьем заклейменных – пришло к ним от родителей.

– Они мне нравятся, – сказал Кит. – Они красивые. Невинные.

– Невинные?

Она огляделась, осматривая работу.

– Да, невинные. Думаю, ты прав. Как брошенные дети.

Она обратила внимание Кита на линию комбинезонов цвета охры, свисавших с крюков на задней стене.

– И, похоже, они еще долго пробудут брошенными. Все уехали в Париж.

Он тупо посмотрел на нее. Париж для него ничего не значил. – Что там происходит?

– Революция, по-видимому. Интересно?

– А что насчет еды?

– Потом.

– Революция? Не знал.

– Будет чем заняться.

– Париж?

– Да.

Кит озабоченно нахмурил брови:

– У меня нет паспорта.

– И у меня.

Согнав с верстака кошку, она прислонила ноющее тело к освобожденному месту. Посмотрела вокруг, будто искала что-то в окружающем воздухе.

– Слушай, мне надо быстро позвонить. Ты хочешь остаться здесь или пойти со мной?

– Так насчет Парижа ты не серьезно?

– Думаю, нет.

– Мы поедим здесь?

Она секунду подумала:

– Лучше пойдем со мной.

Они пошли – неторопливо, молча – к телефонной будке на Юстон-роуд.

Ее отец ответил сразу же.

– Папа?

– Ева?

– Это Айрис.

– Прости, дорогая, ты как? Я думал, ты… Ты тоже в Париже?

– Ты караулил у телефона?

– Что? Нет.

– Уверен?

– …

– Папа?

– Что?

– Можешь перезвонить? У меня нет денег.

– Так ты здесь, в Лондоне? Хорошо.

Она положила трубку и только тогда поняла, что забыла сказать отцу номер телефона. Он наберет театр, полагая, что она звонила оттуда. Осознанно, осторожно, будто держа фарфоровую чашку, она вновь подняла трубку, а затем яростно ударила ею по крышке аппарата. Кит через стекло сделал жест, будто говоря: «Ты поехавшая, какого хуя?»

Она пинком распахнула дверь будки.

– Давай. Мы идем к моему отцу.

На его лице выразилось истинное страдание.

– Расслабься, – сказала она. – Это недалеко. Там и поедим.

– Твоему старику ок?

– Конечно.

Она видела, что не убедила его.

– Он не так уж плох. Просто игнорируй все, что он будет говорить.

С запада на восток плыли пепельно-серые тучи. Свет понемногу менялся. Покачивались деревья в саду. Подгоняемые ветром, по дорожкам нетерпеливо перекатывались опавшие листья. Осень – время раздумий, время воспоминаний. Цзян Цин задумчиво стояла в теплице с хризантемами, склонившись над штативом. В видоискателе был виден один белоснежный экземпляр, внешние лепестки которого с надеждой тянулись вверх, а внутренние загибались, сжимая желтую сердцевину; если бы ветер подхватил цветок и повернул в ее сторону, картинка вышла бы идеальной. Долгую минуту она смотрела, не двигаясь. Подол юбки бил по голеням. Выбившиеся из-под ободка пряди волос щекотали ей лоб. Кожа на голых руках покрылась мурашками. Но, в конце концов, она была человеком со всеми его слабостями, и наконец ее концентрация ослабла. Внутрь стали просачиваться воспоминания. Мысли и образы. Вот ее внимание охватило какое-то болезненное событие, и она вздрогнула.