Вскоре выехали к Илму. Река неширокая и берег в этом месте просторный, травянистый и ровный, как газон. Сюда Инга любила вывозить своих собак. Грингауты – гончие, и , чтоб не потерять форму, должны много бегать. В Бланкенхайне она побаивалась отпускать их с поводка, опасаясь, что собаки забегут в какое-нибудь частное владение, где их могут просто– напросто пристрелить. «Да,да, Сергей, таких случаев сколько угодно… К сожалению, среди немцев много злобных, жестоких людей, которые не любят животных.».
Ну, а сам Бланкенхайн он , конечно, помнил очень хорошо. Всё узнаваемо. Вот городской парк и пруд, где по-прежнему полно уток и лебедей. Деревянная будка посреди гладкой воды. Вот отель «Zum Krone», где любил пить пиво, вот городская ратуша на невысоком холме, а сейчас возникнет поворот направо, на Christian – Shpek strasse. Узкая улица, застроенная состарившимися домами с иссохшей бежевой краской на фасадах и на оконных жалюзи, с невзрачными витринами магазинов на первых этажах, где, как нарочно, выставлены тоже старые и непривлекательные товары , словно попавшие сюда из далёкого мануфактурного прошлого. В прошлый свой приезд, два года назад, его поразила разница между городами Западной и Восточной Германии – уютные, сверкающие радостными красками, утопающие в живых цветах, домики Шварцвальда и блеклые, неухоженные, исписанные настенными лозунгами, постройки Тюрингии .
За первым перекрёстком улица спускалась в овальную ложбину, раздваивалась и, как рукава реки остров, огибала обнесённый деревянной изгородью сад с возвышавшимся среди деревьев особняком – владение Инги. Второго такого в Блакенхайне не было. Естественно это частное имение вызывало зависть горожан, выросших при социализме.
Остановившись перед железными воротами, выкрашенными в белый цвет, Инга достала из «бардачка» внушительную связку ключей и вышла отпирать засовы. Из глубины парка навстречу ей выбежал Варяг, громким лаем приветствуя хозяйку. Красивый пёс, рыжевато-палевой масти, волнистая шерсть, изящное, поджарое и в то же время сильное тело. Его бег оставлял впечатление разматывающейся на ветру светлой ленты.
– А, где же Верба?
– Она больна, – огорченным голосом отозвалась Инга. – Нам с Вами еще придётся решать эту проблему..
Верба ждала в прихожей, если так можно было назвать по-дворцовому просторную, квадратную залу с дверьми в столовую, гостиную, кабинет, на кухню и с деревянной лестницей на второй этаж. Собака и впрямь выглядела больной, хотя бы потому, что была сильно ожиревшей, что совершенно недопустимо для этой породы Было видно, как непросто тонким лапам передвигать заплывшее жиром, бочкообразное туловище. Чрезмерная толщина , нарушившая естественные пропорции, делала собаку почти уродливой. Верба была светлее Варяга, почти белая, с гладкой короткой шерстью, а широкие чёрные зрачки в обрамлении красных склер придавали глазам вечно воспалённый вид и невыразимую печаль. « А собаки, кажется, меня узнали, хотя прошло больше двух лет..» – подумал он, поглаживая Вербу по широкой спине.
В столовой ждал накрытый стол, за которым в одиночестве восседала мать Инги – фрау Хельга. Конечно, это было неправильно – так её называть, за фрау должна следовать фамилия, а не имя, но поскольку Инга носила девичью фамилию и тоже была фрау Digiler, то для себя он решил называть мать Инги именно так. Ей было 93 года, а в этом возрасте люди уже не меняются со временем, и фрау Хельга выглядела такой же, как и десять лет назад, когда Серов впервые познакомился с ней в Петербурге, тогда ему пришлось лечить ее тромбофлебит. «Unkraut nicht vergeht» – «Сорняки не умирают» – посмеивалась она над собой, лёжа на белой кожаной кушетке у окна, из которого была видна Нева и Аврора. Уже тогда её руки и лицо были сплошь в морщинах, так что для новых просто не хватало места. И сейчас, как тогда, она приветливо улыбалась , обнажая ровный ряд искусственных зубов, чуть выставив голову вперёд, чтоб лучше слышать собеседника, и тонкий голос её звучал нараспев.
