После этого осмотра сказать, что я в какой-то сельской больнице было бы настолько тупо, что об этом и говорить бы не стоило, если бы не тот факт, что других-то вокруг и не было.
Может, я в госпитале в Москве? Но все равно какая-то странная палата. И где, в таком случае, какая-нибудь штука, которая непременно должна была запищать, когда я бы очнулся, продолжая мерить пульс больного, как показывают во всех фильмах? Врут? Не знаю, я, по счастью, до этого и не заходил в жизни дальше поликлиники.
Наконец дверь открылась, и в мою обитель вошел какой-то человек, который мог, при некоторой удаче, дать ответы на все мои вопросы.
На мое удивление за доктором (а это был именно он) ввалились еще три человека. Два дюжих амбала в какой-то странной форме с повязками «военная полиция» и офицер, одетый столь же необычно, но имевший привычные погоны лейтенанта.
– Вот, товарищ Кравцов, наш неизвестный. Очнулся.
– Это хорошо, хорошо. Можете идти, спасибо, – ответил означенный товарищ, – мужчина, здравствуйте, я лейтенант военной полиции Кравцов Виктор Евгеньевич, можете уделить мне несколько минут? – интересно поставил он вопрос.
– Да, конечно, слушаю Вас, – ответил я ему настороженно, совершенно не понимая, куда эта беседа может увести.
– Мы понимаем, что вам сейчас может быть тяжело, вы хотите понять, что произошло и какие у вас перспективы. Однако я вынужден настаивать на том, чтобы первая ваша беседа прошла именно со мной.
– Можете сообщить мне, где я, товарищ лейтенант? Что-то не припомню я у нас таких больничек.
– Это объяснимо. Вы сейчас в Годхурсте, во временном госпитале на -7 ярусе. После от взрыва второго перехода очень много пострадавших, поэтому так. У вас же, помимо страшного облучения и выгорания нейросети, были обнаружены и осколочные ранения. Именно об этом я и хотел поговорить.
– Годхурст? Это в Германии? И как наши «заклятые друзья» «орка» к себе пустили, интересно? – ехидно спросил я.
– Что, простите? По моим данным нарушений в работе мозга у вас нет. Кончайте придуриваться. Что вообще такое «Германия»? Нет в освоенном космосе таких планет нет…
– Кхм, кхм… ладно, как скажете, – изрядно озадаченно ответил я, – что вас конкретно интересует?
– Как вы могли получить эти повреждения и как вы умудрились использовать экспонат, которому больше 2 с половиной веков для полета, кто вам разрешил это делать?
– Какой экспонат, товарищ лейтенант?
– Ну как какой, с борта второго перехода вы взлетели на, как его, а, вот, «истребителе-бомбардировщике» еще докосмической эры. Ну, мы пологаем… Его как раз в местный музей привезли, 270 лет штучке было! Вы ее зачем-то разбили. Ой, то есть, простите, мы вас в этом не упрекаем, все-таки вы спасали свою жизнь!
– И жизнь своего товарища… – буркнул я.
– Что, простите?
– Со мной был мой… друг, но он погиб до моего катапультирования. А откуда осколки я, честно, сам не знаю. Скажу как на духу, не припоминаю ничего из сказанного вами. – совершенно не соврал я этому умалишенному лейтенанту.
– Как не помните? Хотя, может, это последствия сгоревшей нейросети… Кстати, замечательно… Ой, в смысле, очень необычно, да, она у вас сгорела… Вот так, бесследно прямо… Только вашей биометрии у нас почему-то нет. Вы с отдаленной низкоразвитой колонии, наверное? Эти остолопы иногда надеятся только на данные с сети, совершенно игнорируя закон Содружества № 875.3 об обязательном дубли…
