– Что, хочешь удержать? – попытался сыронизировать я, но прозвучало это, скорее, с незавуалированным опасением.
– Да уж… Удержишь тебя… коня эдакого, – Тане тоже с трудом давались наши диалоги.
– Слушай, мне это… бежать надо… чуть не забыл! Дела кое-какие! – судорожно пытался я что-нибудь придумать, чтобы улизнуть, пока Танька не собралась на работу, ибо провожать подругу до школы на глазах у изумлённого персонала (да и детворы тоже) мне совсем не улыбалось.
– Ну, хоть позавтракай…мама вон идёт готовить, – за дверью действительно ощущалось некоторое движение, – кота гоняет по коридору шёпотом, боится нас разбудить… Смешная! Думает, я не слышу, – нога завуча повелительно легла на мое бедро, – а то, может, отменишь свои дела… у меня выходной сегодня…
А если, и в самом деле, никуда не торопиться? Пойти сейчас в ванную, потянуть какое-то время, затем молча позавтракать… Глядишь, и второе дыхание откроется – ещё раз пустимся во все тяжкие… снова посплю… потом пообедаю… Главное, никуда вместе из дома не выходить… Да, точно! Попробую! Может быть, и в продолжительные беседы, чего доброго, пустимся – надо же хотя бы попытаться сдвинуть непреодолимые барьеры…
– Ну, хорошо, дела перенесу, – я встал и, уже не как напроказничавший школяр, а хозяин положения, завернулся в Танюхин домашний халат, – давай полотенце…
– А как твоя нога? Не болит? Давай натру чем-нибудь! Или компресс сделаю, – наткнувшись на мою изумлённую реакцию, Таня тут же пояснила, – когда вы вчера с Гришей приехали, ты прихрамывал…
– Уже почти не болит… Короче, я – в душ! – окрылённый сознанием того, что давеча, даже на автопилоте доиграл свою роль до конца, я почти уверенной походкой отправился в коридор.
– Павлик, ты там поаккуратнее с ногой! – донесся заботливый голос, и что-то в этом, казалось бы, ненавязчивом напутствии мне опять напомнило маму.
– Танюш, пожалуйста, не называй меня Павликом! А то я сразу начинаю ощущать себя пионером, заложившим собственного дедушку! – по мере приближения к ванной, я становился более разговорчивым, предвкушая продолжительное уединение.
– А в тебе, кстати, есть что-то такое, – долетело до меня из комнаты за секунду перед щелчком дверного шпингалета.
12
Работа над сериалом «Гюрза», в котором я снимался, протекала настолько стремительно, что в телепрограмме на следующие выходные уже стояли первые серии. Монтажно-тонировочный период мчался параллельно съёмочному, и, отработав в последнем кадре, я, согласно настойчивому пожеланию продюсера, должен был ночным поездом гнать в Москву, чтобы весь следующий день посвятить озвучиванию роли. Другого дня было не дано…
В театре я, на этот раз, решил сказать правду: мол, озвучка в Москве, ближайший спектакль – не скоро, а если случится замена, то я вас о своём отсутствии предупредил заранее. И т.д, и т.п… Но тут же, в очередной раз, понял, что непозволительно расслабился, не подготовив плана «Б», – Рабинер торжественно сообщил о начале работы над мюзиклом «Пышка» по Мопассану в постановке модного режиссёра Льва Семёновича Мизрахи, который «специально для меня» придумал роль Одинокого Полководца и жаждет встречи как раз в тот самый мой московский день! Эффект внезапности – великая вещь! Я, отправленный в нокдаун грядущей «Пышкой», чуть было, бесславно не лёг под пафос знакомых до боли фраз художественного руководителя о недопустимости отсутствия кого-либо из актёров на первых репетициях. Но, набрав воздуха, всё-таки продолжил спарринг серией обещаний азартной работы и заверений в том, что не попрошу больше ни единого дня в период работы над мюзиклом. А моё предположение о судьбоносности Одинокого Полководца в любой актёрской карьере заметно выровняло схватку – худрук явно почувствовал смятение. Далее, благодарность по поводу возможности скорейшего осуществления мечты поработать с Мизрахи кардинально развернула бой в мою пользу. И сокровенное признание в испепеляющей любви к Мопассану (как к писателю!) послужило в финале для Рабинера решающим апперкотом – поединок был за мной. Поклявшись быть утром на репетиции после московской озвучки, как штык, я благополучно свинтил.
