В последний раз мы виделись три года назад. Тогда он приезжал в Питер на похороны деда. Мы гуляли возле того самого дома, где тусовались в юности, и смеялись над тем, что теперь там, наверное, живут какие-нибудь скучные богатые люди.
Стоя посреди гудящего зала прилетов, я слушала, как знакомо бьется его сердце под футболкой, выстиранной незнакомым порошком.
На парковке мы погрузили мой чемодан в багажник, я забралась на переднее сиденье, и умная электрическая машина бесшумно тронулась с места. Я рассматривала пальцы Гамлета, лежащие на руле. Некоторые вещи не меняются. Он все еще грыз ногти. На них виниры не поставишь.
Гамлет молчал почти всю дорогу до дома, взглянув на меня только раз, когда я высунулась из окна посреди моста через бухту, пытаясь снять на телефон силуэты небоскребов Сан-Франциско на фоне заката. Из-за разницы во времени все казалось абсолютно нереальным, и я пыталась ухватить каждую деталь, чтобы осознать увиденное позже, когда останусь в темноте и тишине. Гамлет сбавил скорость.
– Ничего не выйдет, слишком темно, – сказал он, взглянув на экран моего телефона.
– Молчи, пессимист, – отозвалась я.
Он всегда был таким. И я любила в нем эту неизменную способность возвращать меня на землю. Мне хотелось верить, что и он, в свою очередь, скучал по безумию и хаосу, которые я неизменно вносила в его жизнь.
– Я реалист. Будет просто темнота и полоска заката, никаких красот. Оптика человеческого глаза…
Я повернула камеру на него, и он, замолчав на полуслове, отвернулся.
– Идеально. С новыми зубами потрясно смотришься в кадре.
– Ой, только вот этого не надо! Не хочу быть звездой твоих эфиров!
– Гамлет, звезда моих эфиров – это я, и никто другой! Для всех ты просто симпатичный таксист.
Я развернула камеру к себе и помахала в объектив, совершенно забыв, что это не прямой эфир, а обычное видео на память. Но Гамлету сообщать об этом не собиралась. Он всегда в шутку дразнил меня за то, что я выставляю жизнь напоказ.
– Я рад, что ты приехала, – произнес он, когда я убрала телефон в сумку. – Я знаю, ты не от хорошей жизни к нам пожаловала, и не обольщаюсь. Когда у тебя все прекрасно, ты нам даже не звонишь. Но все равно – я рад.
Я накрыла его руку своей.
– Мы оба рады, – добавил он. – Ира и я.
– Я скучала. Ты завтра работаешь? Куда поедем?
– Я… мне Ирка рассказала о том, что случилось в Питере. Почему тебя… почему ты без работы, ну и все остальное, – пробормотал он, когда на другой стороне залива мы свернули в лабиринт улочек, петлявших по склону холма.
– Не сомневалась даже, что проболтается. – Я убрала свою ладонь с его руки. Без соприкосновения с ним мне тут же стало холодно, несмотря на влажную духоту весеннего вечера.
– Но вообще мне как-то обидно, что ты со мной не делишься. Ты же… я же… ты мне не чужая, – буркнул он, не глядя в мою сторону.
Я тоже старалась не смотреть на него. Через стеклянную крышу машины я наблюдала за загорающимися над нашими головами звездами.
– Я и с Иркой не делилась. Она свое расследование провела. Мне вообще не хотелось вас этим грузить, – ответила я после долгой паузы.
– Н-да, что я могу сказать, Ира в своем репертуаре. Но, Саш, ты это… В общем, если хочешь поговорить, то пожалуйста…
– Не хочу… спасибо.
– Ну как знаешь.
Я обидела его – поняла это по тому, как напряглись его плечи.
– А Ирка чего не встретила меня? – Я попыталась сменить тему.
