В смутно знакомом окне вновь горел свет. Собаки лаяли далеко, и Мирьям позволила себе замешкаться ещё немного. Опустив добычу наземь, она привстала на задние лапы, прижала уши и краем глаза глянула в окно.
Одинокий мужчина сидел за столом, держа в одной руке выцветшую фотографию, а другой прикрыв глаза. На фотографии плясал блик от лампочки, но острое зрение Мирьям различило там две фигуры, мужскую и женскую, в красивых нарядах и навек остановленном моменте поцелуя.
– Похорони её, – женский голос раздался так внезапно, что Мирьям невольно выпустила когти, царапнув по стене. – Теперь, когда ты знаешь правду, похорони её в мыслях и в памяти. Не вини себя за ошибку, но и не забывай полученного урока. В наших краях много прекрасных невест, и на этот раз я помогу тебе найти достойную…
В ушах у Мирьям зазвенело. Женщина стояла совсем рядом с окном, и лица её было не разглядеть, но голос показался ей столь же знакомым, сколь и мужчина. Знакомым и – в отличие от мужчины – ненавистным. От голоса расходились гипнотические тёмные волны, заполняя собой комнату, словно мазутная плёнка – главную сельскую лужу.
В глотке Мирьям зародился низкий рык, который она с великим трудом подавила. Собачий лай стал ближе, чем хотелось бы, и Мирьям с досадой оторвалась от окна. Подхватив ягнёнка, она легко перемахнула через низкую плетёную изгородь и спустя несколько минут уже была вдали от окна, собак и чужого колдовства.
Время Бельтайна. День третий: земля
Под утро над островом Углян прошёл дождь, и на каменной площадке крепости стало сыро. Спустя пару часов солнце одолело дымку непогоды, и дождевые капли в мягких иглах пиний воссияли радужным огнём.
Выйдя из палатки, Персефона первым делом подбросила дров в негасимое ритуальное пламя, почти прозрачное в лучах рассвета. Невысокий, крепко сложенный мужчина рядом с нею сделал то же самое, а потом, учтиво поклонившись, произнёс несколько слов на незнакомом языке.
– Огонь накормлен, позвольте мне радость накормить и вас, – подсказала Княгине серьга-толмач.
В ухе у мужчины, прикрытая седой прядью, болталась такая же серёжка. Старшая независимых волшебников позаботилась о том, чтобы на пути к взаимному пониманию её подопечным встречалось как можно меньше препятствий.
– Почту за честь, – откликнулась Персефона.
На пути к шатру выяснилось, что седого мужчину зовут Нэндру, а родом он из Трансильвании. Шатёр внутри оказался больше, чем думалось при взгляде снаружи – но скромные манипуляции с личным пространством были на фестивале дозволены.
В глазах у Персефоны зарябило от разноцветья вышитых пледов и расписных тарелок. Пахло сырниками – и действительно, на блюде возлежала горка поджаренных творожных шариков, политых вареньем и сметаной.
– Божефтвенно, – укусив сырник, призналась Персефона.
– Будете в наших краях, заказывайте папанаши, – улыбнулся Нэндру.
Улыбка его была подобна солнцу, превозмогающему дождевое облако. Осенней княгине вспомнилось, что фестиваль продолжает являться ритуалом; приглашение на завтрак обрело вес неслучайности. На миг померещилось, будто она смотрит в створки трюмо, выставленные друг против друга, и тонет в бесконечности взаимных отражений.
Персефона оторвалась от сырника и склонила голову в знаке готовности слушать.
Нэндру тяжко вздохнул. Высказаться необходимо было именно сейчас и именно этой женщине, но слова не шли. Заставив себя вздохнуть ещё раз, на выдохе он признался:
