Сгоревшая под дождём - страница 42

А я, вместо того, чтобы идти в редакцию газеты, я взялся писать этот роман. Не знаю, понравится ли он издателю…

Мой сладкий сон внезапно оборвал одноклассник, толкнув в плечо с такой неистовой силой, что я даже закачался на стуле из стороны в сторону, как кораблик на волнах. Порой казалось, рукоприкладство в отношении меня доставляет Женьке немыслимое удовольствие. Да, собственно, так оно и было. В нём говорила жажда мести, ибо от меня он ежедневно получал подзатыльники, тяжёлые хлопки по спине и другие неприятные вещи. А дать сдачи мог только исподтишка либо в моменты моего бессилия. На отпор на месте у него не хватало ни смелости, ни сил. И он наверняка понимал, что глупо будет выглядеть, если вступит со мной в драку. Я был гораздо выше, крепче и сильнее его. Идя рядом по школе или по улице, мы у людей нередко вызывали чувство иронии. Мы были с ним как Винни-Пух и Пятачок, как Гулливер и Лилипут, как небоскрёб и шалаш. Надеюсь, смысл вы поняли. Поднять на меня руку означало для него рискнуть едва ли не жизнью, потому он был вынужден стоически переносить все мои шуточные издёвки. Очнись я на перемене, уже отодрал бы хорошо за уши дружка, чтоб неповадно было в другой раз. Но посреди урока, на глазах у учительницы, мне следовало покорно снести этот насмешливый жест одноклассника. Ирина Викторовна, моя учительница, стояла надо мной с большой деревянной указкой и сверлила меня своим привычным орлиным взглядом. Эта миниатюрная женщина с чёрными короткими волосами и в очках заслуживает отдельной темы для разговора. По натуре своей Ирина Викторовна была чёрствым и коварным человеком. Она делила своих учеников на несколько категорий. Так, в её любимую попадали дети из богатых семей, от которых она могла извлечь какую-то выгоду. На праздники они носили ей недешёвые подарки в красивых блестящих пакетах, угощали сладостями на переменах и просто были приятны её взору. В другой категории находились скромняги и ботаники. Она признавала их достоинства и всё же время от времени могла верёвки с них вить, пользуясь их слабым характером. Я же принадлежал к самой последней, негодной, так сказать, категории. Я не мог похвастаться ни острым умом, ни хорошим поведением, ни богатыми родителями. Если некоторых детей в классе Ирина Викторовна недолюбливала, то меня она просто ненавидела. И тот случай, когда она напрасно обвинила меня в краже её телефона, прекрасное тому доказательство. Стоило ей на одном из уроков пошарить в сумке и не нащупать своего средства связи, как она набросилась на меня с бранью.

– Открывай рюкзак! – приказала она мне. – Будем искать мой телефон. Если найдём, в тюрьму пойдёшь!

Скажи она мне сейчас эти слова, я бы рассмеялся ей прямо в лицо и потребовал бы объяснить, на каком основании она меня подозревает, а главное, выносит приговор. Но это произошло ещё два года назад. Я тогда был только в шестом классе и как типичный двенадцатилетний мальчишка испугался угроз и, расплакавшись, судорожно высыпал на парту всё содержимое рюкзака. Не найдя своего телефона, учительница уже спокойно попросила меня не волноваться. Тогда я спросил, почему из всего класса она заподозрила в краже только меня. На это она ответила:

– Ну, понимаешь, ты цыган, а цыгане воруют чаще других.

Как-то раз мама объяснила, что у меня и впрямь есть цыганские корни. Мол, дедушка мой по отцовской линии был чистый цыган, барон в таборе. Так вышло, что мать воспитывала меня одна, а отца я и в глаза не видел. Да и, признаться, не сильно того хотел. Быть может, во мне говорили гордость и чувство собственного достоинства, но грезить о встрече с человеком, который однажды вычеркнул тебя из своей жизни, для меня было чем-то неприемлемым. Однажды я попросил мать показать мне хотя бы фотографию отца или деда, дабы убедиться в том, что мне было в кого пойти. Сама она ведь была типичная славянка – бледная кожа, голубые глаза и русые волосы. Я же смуглый, кареглазый и с черной что уголь шевелюрой, был её противоположностью. Но мама не выполнила мою просьбу, ибо в доме не оказалось ни одной фотографии моих таинственных родственников. Пришлось поверить на слово.