На следующий вечер, в доме Григория Метелина, собрались Сенькины сваты. Семён Евсеевич и Матвей сидели рядом. Для торжественного случая, на свой страх и риск, они надели шаровары с красными лампасами, и кресты. Благо далеко в таком виде идти было не нужно. Между их домами, в заборе, была калитка. Бандурины попали к соседям, не выходя на улицу. На груди Арсения красовалась красная звезда. Дед, отец и внук предстали при полном параде. Несмотря на то, что новая власть казачьи лампасы и кресты не жаловала, казаки всё же старались в особо торжественные и памятные моменты одевать их. Григорий с женой сидели напротив. Зная об отношениях Даши и Сеньки, они понимали, зачем пожаловали гости, но всё же, не подавали виду.
– Ну что, Григорий Митрофанович, Прасковья Трифоновна. Вот, пришли Дарью вашу сватать, – начал Семён Евсеевич. – Знать время пришло породниться казакам Бандуриным и Метелиным. Всю жизню живём мы с вами бок о бок, и с батьками вашими дружили, царствие им небесное. Он перекрестился, все повторили за ним. – Как к детям своим отношусь к вам, и Дарья нам, как родная. Ежели не будете против, хотим взять казачку вашу в снохи. Что ответите на сие предложение? – Григорий переглянулся с женой, и улыбнулся в бороду.
– Да мы не против, Семён Евсеевич, Матвей Семёнович, за вашего Арсения Дарью свою отдать. Вопрос только, не рановато ли? Дочь вроде гутарила, что опосля службы сговаривались, а Сеньке ж ещё пару годов служить. К чаму спешка така? – Арсений от неловкости поёжился.
– То верно, Григорий Митрофанович, ещё служить. Да вот только не мне, старику, тебе казаку, за службу-то рассказывать. Арсения-то поранетого в отпуск отпустили, а через десять дён, опять он на войну отправится, японцев бить, коих мы с твоим батькой в девятьсот пятом годе не добили. Ну, а уж как на войне бывает, ты и без моего знаешь. Там вон сколь казачков-то наших полегло. А ты, друже, знаешь, что род наш казачий нужно сохранять и продолжать. И так, вон сколь нашего брата извели. А коли любовь промеж них имеется, то и неча тянуть. Пусчай венчаются, и с Богом. А то, что казачка казака с войны будет ждать, так енто доля её такая. Не она первая, и не она последняя. Мне так думается.
– Верно всё ты гутаришь, Семён Евсеевич. – В голове Григория крутилась мысль о том, что при таком раскладе, дочь может остаться молодой вдовой с ребёнком на руках, но из уважения к Бандуриным, он не стал озвучивать эти мысли.
– Коли Дашка будет не против, то и мы препятствовать не станем. На всё воля Божья. Покличь мать дочь свою, – повернувшись к жене, попросил он. Прасковья Трифоновна встала, и, пройдя в соседнюю комнату, вышла оттуда с дочерью.
– Ну вот, доченька, Арсений Матвеевич сватать тебя пришли, а через десять дён, он обратно на войну пойдёт. Что скажешь? Пойдёшь за него? Даша в смущении опустила голову и присела рядом с отцом. Сенька смотрел на нее, не отрывая взгляда. Его сердце от волнения выпрыгивало из груди, но внешне он был совершенно спокоен.
– Да, пойду, – проговорила она тихонько.
– Ну, ты дочь, хорошо подумай, у Арсения ещё два года службы впереди.
– Я буду ждать. Тебя же мама ждала с войны, вот и я буду ждать. Все казачки казаков со службы ждут, – проговорила она почти шёпотом.
– Эт верно, дочка, – улыбнулся от Дашкиных слов Семён Евсеевич.
– Ну, всё мать, собирай приданое, – обратился Григорий к жене, тоже улыбаясь.
