– Шум по подъезду стоит. Отец, поди, не знает, чего тут у вас куролесится, – произнёс Сергач со строгостью.
– Не твоя забота, – огрызнулся Алька. Соседа, как и прочих тружеников идеологического фронта, он не переносил на дух. – Выкладывай, чего заявился?
Поняв, что шантаж не удался, Сергач убрал с лица грозность и искательно вздохнул.
– Нальете?
– С чего бы?
– Трубы горят.
– Я! Я-я! – торопясь, протиснулся Баулин. Допустить, чтоб славная шкода обошлась без него, не мог. Сергача он немного знал – как-то видел среди отцовских посетителей. Подмигнул остальным. – Значит, так, гость заморский. Встань на стул и скажи с выражением: «Коммуняки Русь продали».
– Не могу, – отказался Сергач. – Что хошь просите! На колени встану, а этого нельзя.
– Тогда сдохнешь с похмелья.
– Сдохну, – обреченно подтвердил Сергач. – Но партию не продам.
– А вино-то чудо какое! – Робик напузырил полный стакан «Яблочного крепкого». – Ты нюхни, какое из него блаженство истекает!
Сергач втянул воздух своим «башмачком» и застонал, чувствуя себя, должно быть, коммунистом в гестапо.
– Не ты первый, – во всю обхаживал соблазнитель. – Коперник покруче тебя был, и тот отрекся. Делов-то – как взятку в карман сунуть.
Сергач провёл пересохшим языком по нёбу.
– Я взяток не беру! – отчеканил он.
Это была правда – не брал. Но не вся. Взяток лектору Сергачу никто и не предлагал. И Сергач втайне мечтал о другой, «взрослой», должности, на которой станут давать.
Робик отхлебнул. Облизнулся.
Истонченная нервная система дала сбой, – Сергач взрыднул.
– Да бросьте вы мужика мучить, – сердобольная Светка отобрала у Баулина стакан, протянула визитёру.
Поспешно, чавкая и проливая, тот выпил. Допил, огляделся блаженно, – должно быть, ему виделись ангелы. Прояснившимся взором вперился в Светкину зазывную розочку на купальнике.
– Девочку хочу! – сообщил он.
– Ожил, сердешный! – Робик громогласно расхохотался. – А как же моральный облик члена партии?
– Так я на больничном, – нашелся Сергач.
Под общий хохот марксиста-международника развернули и легким тычком выставили из квартиры.
Следом ушли Велькин с Пацаул.
– Ничего не поделаешь – режим, – объяснилась Валентина. – Тренер обещал нас завтра на замену выпустить.
Под осуждающими взглядами покинула квартиру и Мари Шторм. Кажется, в приподнятом настроении. Такова уж была натура Мари: чужое счастье нарушало её душевное равновесие.
Гулянье меж тем перешло на новый виток: разгар сменился угаром.
И вот уже самый беспокойный, Робик Баулин, обнаружил в чулане старые спортивные рапиры. И сама собой возникла идея пофехтовать на природе. Всей компанией высыпали во двор.
Только Осип Граневич не вы́сыпал. Заснул прямо за столом, положив голову в тарелку с мясным салатом и подтягивая языком горошинку. Впервые в жизни Оська напился.
Дальше было смутно. Лазили по пожарной лестнице, фехтовали в беседке. Затеяли ручейки и пятнашки. Пьяненький Алька Поплагуев бродил под окнами пятого подъезда и, рыдая, звал свою ненаглядную Наталью, – горько, но безответно.
– Туська! Лю́бая! Возвращайся! Не отдавай меня подлой Штормихе! Я тебе не изменил! У меня молния заела!
Гордая Наталья рыдала, укрывшись за занавеской.
Минут через сорок, слегка протрезвевшие, вернулись в квартиру.
Упившийся Котька Павлюченок, оставшийся без подруги, ухватил за руку Сонечку и поволок в спальню. Сонечка несильно упиралась. Прежде, чем скрыться, со слезами обернулась к сестре: – Что ж будет-то, Светочка?!
