– Он продал мастерскую, – сказал Эл.
Глаза его собеседника расширились.
– Не может быть, – сказал он в смятении.
– Так и есть, – сказал Эл.
Он еще больше помрачнел; говорить было почти невозможно. Поэтому он продолжал раскачиваться взад-вперед.
– Стал слишком стар? – спросил посетитель.
– Вроде у него с сердцем неладно, – пробормотал Эл.
– Что ж, мне, конечно, жаль, – сказал посетитель. – По-настоящему жаль. Это конец целой эры. Конец старого мастерства.
Эл кивнул.
– Я не был здесь около месяца, – сказал посетитель. – Когда он решился? Должно быть, совсем недавно.
– Так и есть, – сказал Эл.
Мужчина протянул руку; Эл заметил это, вздрогнул, вытащил свою собственную руку и обменялся с ним рукопожатием.
– Меня зовут Харман, – сказал посетитель. – Крис Харман. Бизнес в сфере звукозаписи. Я руковожу фирмой «Пластинки Тича».
– Понятно, – сказал Эл.
– Значит, вы не думаете, что он вернется, – сказал Харман, снова взглянув на часы. – Что ж, я не могу ждать. Скажите ему, что я заезжал. Я позвоню ему по телефону и скажу, как мне жаль, что так вышло. Всего доброго.
Он кивнул Элу и, дружески махнув рукой, снова забрался в свой «Кадиллак», захлопнул дверцу, дал задний ход и через мгновение уже выехал со стоянки и влился в транспортный поток на Сан-Пабло. Вскоре «Кадиллак» пропал из виду.
Через полчаса появился и припарковался «Понтиак» старика. Когда Фергессон вылез из машины, к нему подошел Эл.
– Приезжал твой старый клиент, – сказал он. – Расстроился, узнав, что ты продал мастерскую.
– Кто именно? – спросил Фергессон, отпирая дверь и обеими руками толкая ее вверх. С озабоченным выражением лица он устремился внутрь гаража. – Черт возьми, – сказал он. – Я теперь просто не управляюсь с этой работой, когда приходится вот так отлучаться.
– Харман, – сказал Эл, следуя за ним.
– А, «Кадиллак» пятьдесят восьмого года выпуска. Симпатичный парень с седыми волосами. Около пятидесяти.
– У него цех по производству пластинок или что-то наподобие, – сказал Эл.
Старик включил переноску и потащил длинный резиновый шнур по замасленному полу мастерской к «Студебеккеру», поднятому домкратом.
– Знаешь это кирпичное здание на Двадцать третьей улице, сразу после Бродвея? Там, где размещаются новые автомобильные агентства? Около поворота на Озеро? В общем, он там размещается. Ему принадлежит все здание; все занимает его звукозаписывающая компания. Он делает пластинки. Прессует.
– Да, так он и говорил, – сказал Эл.
Он подождал какое-то время, глядя, как старик ложится на спину на плоскую тележку на роликах; Фергессон умело закатился под «Студебеккер» и возобновил работу.
– Слышь, – сказал старик из-под машины.
Эл наклонился.
– Он делает непристойные пластинки.
При этих словах у Эла по затылку побежали мурашки.
– Этот парень, так хорошо одетый? С такой-то машиной?
Он с трудом мог в это поверить; в его воображении рисовалась совсем другая картина. Тот, кто делает непристойные пластинки… он должен быть приземистым, грязным, неопрятно одетым, возможно, в зеленых очках, с вороватым взглядом, с плохими зубами, грубым голосом, ковыряющий у себя в зубах зубочисткой.
– Не пудри мне мозги, – сказал Эл.
– Это лишь одна из сторон его деятельности, – сказал старик. – Но только между нами, без разглашения.
– Идет, – сказал Эл, заинтересовавшись.
– На них нет названия его фирмы, «Пластинки Тича». На них такая частная маркировка, то есть, я хочу сказать, вообще никакой маркировки.
