Кончини понизил голос, как будто боялся, что его услышат стены.
– …Какое-нибудь непредвиденное событие, – продолжал он, – отстранило эту опасность и позволило им осуществить их намерения.
– А Генриетта?
– По окончании дела от нее можно отвязаться.
– А до тех пор?
– Ее будут забавлять ложными обещаниями… и, если понадобится, на ней женятся… Впрочем, она и не подумает требовать исполнения обещаний. На ней все будет лежать; она сначала должна примирить Гизов с герцогом Эпернонским… Это нелегко…
– Роль, которую дают этой женщине, слишком велика… Против моей воли она пугает меня…
– А до тех посмотрите, как она может быть полезна нам!
– Это правда… Пусть же она действует!.. Но уверены ли в ней, по крайней мере?
– Ручаюсь за нее, как за всех. Я уже их видел.
– Вы уже их видели! Гизы здесь?
– Нет, они должны остаться позади до последней минуты… ни герцог Эпернонский, ни Антраг…
– Вы говорили с ними?
– Да…
– Ясно?
– Довольно ясно…
– И вы не боитесь?
– Их – нет… Мне не нужно было рассказывать им подробно; они прекрасно поняли меня с полуслова… Генриетта уже сообщила мне, что у иезуитов есть под рукой молодой безумец…
Мария Медичи отступила на несколько шагов; она слегка побледнела.
– Молчите, Кончини, – сказала она задыхаясь, – молчите! Есть вещи, которые я не хочу ни знать, ни слышать.
Кончини низко поклонился с насмешливой улыбкой на губах.
– В таком случае я ухожу…
– Вы опять придете?
– Вечером, конечно… Кстати, скажите мне… Сейчас, прежде чем пришел сюда, я встретил Бассомпьера там, где предпочел бы, чтобы он меня не видел.
– Где же это?
– В одной лавке на Малом мосту… Но не в этом дело. Этот ветрогон может нарушить мои планы…
– Какие планы?
– Вы их узнаете… Главное пока – привлечь его на нашу сторону.
– Это невозможно: он слишком привязан к королю.
– Полноте, он такой фанфарон!
– А! Вы вот чего желаете… Хорошо, я попытаюсь.
IX
Кончини ушел. Он направился по коридорам к большой лестнице и, проходя мимо кабинета короля, остановился на минуту и прислушался.
Слышался громкий хохот.
Генрих IV играл в кости с де Бульоном, Роклором и герцогом де Бельгардом. Он был очень весел и прерывал игру, чтобы подшучивать над Сюлли, который стоял возле игорного стола, печально опустив голову на грудь, нахмурив брови, скрестив руки, и казался подавленным тяжестью большой горести и большого неудовольствия.
Шутки не умолкали. Сюлли наклонился к королю и сказал ему очень тихо, так, чтобы играющие не услыхали:
– Государь, вы помните, что дали мне поручение к королеве?
– Помню! И все жду от тебя ответа.
– Я не могу дать вам ответ при этих господах.
– Стало быть, это очень важно?
– Чрезвычайно важно, государь… Вы поймете, услышав это, что я больше расположен плакать, чем смеяться…
Генрих, несколько взволнованный, положил кости, встал и направился хромая – он в первый раз встал с постели – к амбразуре окна, где внимательно выслушал рассказ Сюлли о его свидании с королевой, об угрозах итальянца.
– Это все? – спросил он спокойно, когда Сюлли замолчал.
– Да, все, – ответил тот, удивленный этим спокойствием. – Я надеюсь, что ваше величество примете строгие меры. Это уже чересчур, надо положить конец… Дело идет не только о достоинстве короны, о государстве, о жизни, может быть…
Генрих печально улыбнулся.
– Завтра… может быть, мы подумаем.
– Завтра?..
– Увы! Мой бедный друг, я счастлив сегодня… Я чувствую, что здоровье возвращается ко мне… Дай мне насладиться спокойно моим счастьем… хорошие дни так редки!
