– Я вернула её домой, – закончила она, оставив все мучительные воспоминания при себе, запрещая себе признавать, что ей больно. Таким образом она научилась оберегать свою психику. Хотя те, кто видел в ней лишь копа, нередко упрекал её в холодности и безразличии.
Но Катрин чутко улавливала движения души Ребекки, замечала тайные слёзы в уголках глаз, широкие тени на лице, потемневшие глаза. Ей было больно за пропавшую девочку, но ещё больнее за детектива, которая её отыскала.
– Ты вернула ему ребёнка. Для него это самый драгоценный дар, какой могла преподнести ему жизнь. Он пытается отблагодарить тебя, а не поставить в неловкое положение, – мягко сказала Катрин.
Ребекка вздрогнула, и Катрин добавила беспечным тоном: – Ты непременно должна выдержать это, детектив. И не надейся, что он перестанет так делать.
Ребекка уловила в голосе Катрин легкую усмешку и тень улыбки, мелькнувшей на губах. Злость в груди ослабла, и напряжение загадочным образом испарилось. Она расплылась в широкой улыбке, глаза снова заблестели, а лицо засияло энергией молодости.
– Ну что ж, доктор, если таково ваше мнение как профессионала…
– Именно так, – отозвалась Катрин, и свет в глазах Ребекки был для неё наградой. Когда она улыбается, она еще красивее.
Катрин не помнила, чтобы кто-нибудь так сильно волновал её, да еще и так быстро, и её собственная реакция на Ребекку была немного пугающей. Каждый Божий день она слушала о боли других людей и никогда не оставалась безучастной. Но она умела сохранять дистанцию, необходимую для того, чтобы помогать. Но с Ребеккой всё было иначе с самого начала, с самого первого мгновения. Я почти не знаю её. Почему же мне так сильно хочется изгнать грусть, что живет у неё во взгляде?
И тут Ребекка снова поразила Катрин:
– Тогда выскажу свое мнение как профессионал: на сегодня довольно разговоров о делах, – проговорила она мечтательно. – Начинаем просто наслаждаться ужином.
Катрин с радостью согласилась. По рекомендации Ребекки, она заказала фирменное блюдо, а затем, довольная, откинулась на спинку стула с бокалом вина. За ужином она стала рассказывать Ребекке о своей жизни.
– Я единственный ребенок в семье. Мой отец был преподавателем колледжа, а мама врачом, психиатром, как и я, – Катрин подумала о доме, в котором она выросла, совсем недалеко отсюда. – Я любила родителей и уверена, что они меня тоже. Хотя видела я их редко, по крайней мере, так мне тогда казалось. Я была поздним ребенком, не думаю, что эта была запланированная беременность. Они оба очень много работали, а я с десяти лет жила в школьном интернате.
Ребекка внимательно наблюдала за девушкой, и от неё не ускользнули грустные нотки в голосе Катрин.
– Так ты чувствовала себя одинокой?
Катрин замерла, удивившись неожиданному вопросу:
– Как ты догадалась? Да, у меня всегда было ощущение, что я для них посторонняя. Они безумно любили друг друга и, мне кажется, что им не нужен был ребенок, их семья и без того была полной.
Между родителями всегда была такая эмоциональная близость, что Катрин чувствовала себя лишней. Отчасти поэтому – и этого Катрин не стала рассказывать Ребекке – в личной жизни доктор была замкнутой. Её не интересовали посредственные отношения: она не чувствовала в них той полноты, что была в совместной жизни её родителей.
Она улыбнулась Ребекке, серьезно смотревшей на неё:
– Не пойми меня неправильно. Они помогали мне и любили меня, я не променяла бы свою семью ни на кого на свете. Ни сейчас, ни тогда.
