Но ответа не было. Только леденящее душу понимание – бегство сегодня не решает ничего.
Он стоял на площади, на его аристократичном лице не было ни злости, ни разочарования – только холодная, отточенная годами решимость. В уголке рта играла чуть заметная улыбка, словно он уже видел финал этой погони.
Никто не отказывал ему. Никогда. Из-за его положения, из-за страха быть убитым на следующее утро в каком-нибудь грязном переулке. Он получал все, что хотел: редчайшие картины Караваджо, выкраденные из частных коллекций, считавшиеся утерянными скульптуры Микеланджело, купленные за баснословные суммы у швейцарских банкиров, даже человеческие жизни – одни уничтоженные, другие купленные. Если он мог заполучить шедевры, которые весь мир считал уничтоженными, то эту… эту "живую Венеру" – он получит тем более
По-хорошему или по-плохому – решать ей. Но выбор, как он хорошо знал, всегда был иллюзией.
Глава 4 "Эстетика пустоты"
Капли воды, тяжелые и медленные, скатывались по рельефному торсу Алессандро, оставляя за собой влажные тропинки на загорелой коже. Он выходил из просторной душевой кабины, целиком вырезанной из мрамора с прожилками серого и золотого. Воздух был густым от пара, который клубился, оседая на позолоченных смесителях с гравировкой в виде виноградных лоз, на венецианских зеркалах в рамах из черненого дерева, на мозаичном полу, где каждая плитка была уложена вручную флорентийскими мастерами.
Он провел ладонью по лицу, смахивая влагу, и пальцы на мгновение задержались на щеке, ощущая подушечками легкую щетину. Полотенце было небрежно обернуто вокруг бедер.
Его дом, что подарил ему отец стоял в самом сердце Ольтрарно, на левом берегу Арно.
Палаццо XVI века, где он иногда ночевал , было спрятано за высоким забором Внутренний дворик, окруженный арочными галереями, был залит солнцем. Здесь всегда царила тишина, нарушаемая лишь плеском воды и редким криком чайки, пролетающей над крышами Флоренции.
Его спальня напоминала не жилое помещение, а зал музея, где каждый предмет был шедевром, хранящим в себе историю, кровь и тайны. У окна, затянутого тяжелыми портьерами из черного бархата, поглощающими даже намек на дневной свет, стояла этрусская ваза IV века до н.э. – фигурная, с изображением пирующих богов, их лица застыли в вечном экстазе, а руки протянуты к чашам с вином, которое они так и не смогут выпить. На комоде из черного дерева, инкрустированного слоновой костью в причудливые узоры, лежали фамильные перстни: сапфир, окруженный бриллиантами, холодный и неприступный, как ледяная корона; александрит, коварно меняющий цвет при свете – то кроваво-красный, то ядовито-зеленый; и простое золотое кольцо с выгравированным девизом рода, слова которого стерлись от времени, но не от значения.
Его взгляд задержался на медальоне – золотом, в виде розы, усыпанном россыпью крошечных рубинов, словно капель крови на лепестках. Он взял его в ладонь, почувствовав холод металла, который так и не смог перенять тепло человеческого тела, сколько бы его ни носили. Это был медальон его матери. Тот самый, что он украл тайком после ее смерти, вынув из потайного сейфа отца, зная, что тот никогда не отдал бы его добровольно.
Мамочка, смотри!– маленький мальчишка, едва достающий до края садовой скамьи, нес в руках алую розу, ее шипы впивались в пальцы, но он не отпускал. Летиция сидела в саду, погруженная в книгу, ее светлое платье колыхалось на ветру, а волосы, словно шелковая вуаль, падали на страницы.
