– Да не очень, спасибо.
– Опять спасибо? – он посмотрел на меня, чуть улыбнувшись. Я лишь усмехнулась:
– Хочешь отучить меня от манер?
– От бездумных правил. А я проголодался.
Норин заказал себе сэндвич с салатом, а я – еще один кофе. Пока мы ждали заказ, он придвинулся и положил руки на стол:
– Как тебе все это?
Я выдержала короткую паузу, чтобы найти нужные слова.
– Я в восторге.
– Я знал, что я тебе понравлюсь.
– Вот это самомнение! Я вообще-то о театре говорила и о своем кофе! – я шутливо разыграла возмущение.
– Ну, я понял, понял, – отмахнулся он и добавил уже тише и глядя в неопределенное место, – это все и есть я.
Когда ему принесли обед, а мне еще кофе, он принялся рисовать на своем сэндвиче букву «М». Я наблюдала за ним некоторое время и спросила, что он делает. Ответ был короткий:
– Обедаю.
– Хм, я вообще-то про твои начертательные способности.
Норин закончил чертить, прежде чем ответить:
– Когда я ломаю себе голову над каким-нибудь вопросом, я по букве черчу на каждом блюде в этом кафе. Съедая каждый раз название этого вопроса букву за буквой, я тем самым познаю его сущность.
– Чем длиннее название, тем дольше ты о нем думаешь?
– Я чаще ем.
Норин больше ничего не говорил. Мы погрузились в молчание. Он ел, я пила кофе и просто наблюдала за ним. Это было целое дело наблюдать за тем, как Норин уходит в свои мысли. Его выражение постоянно менялось, взгляд был несфокусированным, а на лице блуждала «плавающая» улыбка. Его улыбку я могу назвать только такой: плавающей. Вообще его лицо будто всегда сохраняло улыбку, только губы были тут ни при чем. Иногда он мог улыбаться только глазами, а иногда уголки рта чуть двигались. И улыбка постоянно менялась, то становилась шире, то почти исчезала. И часто в совокупности с мечтательным выражением лица и его нориновской улыбкой он мог сойти за опьяненного человека. Где-то посреди трапезы он взглянул на потолок и стал изучать каждую трещинку, каждое пятнышко, наверное, в течение пяти минут. Я решилась прервать его раздумья:
– Ты не будешь доедать сэндвич?
– Хочешь попробовать?
– Глядя на тебя, разыгрался аппетит.
Он с деланно обиженным выражением спросил, как же он теперь доест свою буквочку, но тарелку все же придвинул.
– А я помогу тебе разобраться с твоим вопросом.
Норин, слегка сощурившись, с интересом посмотрел на меня.
Когда стрелки часов стали безудержно тянуться к цифре четыре, он все-таки смутил меня:
– Ты встретишься со мной еще?
– А ты меня еще удивишь?
В такой немного необычной форме мы изложили свои просьбы. Он посадил меня в такси и на прощание махнул своей бордовой перчаткой. Хотя лучше было бы упомянуть его легендарную улыбку.
Мое настроение сменилось на мечтательное. Я не могла с собой ничего поделать. Дело было не совсем в Норине, вернее, в нем, но не в романтичном смысле. Теперь, когда на уроках я слышала про влияние британского общества на развитие Новой Зеландии и про важность установления общих правил и законов, у меня все это вызывало только улыбку, и, вспоминая, что весь мир – это иллюзии, и что пока есть разные мнения, будут и разные результаты, я уже не так боялась будущего моей новой Родины. Я думала о Норине на всех утренних занятиях, больше о том, какое значение он уделяет вещам. Ничего лишнего, лишь все необходимое. Замерзли руки – можно надеть перчатки, и правила ношения перчаток чрезмерно усложняют самое простое их предназначение. Или просто желание рассмотреть потолок – он не находит в этом ничего, кроме того, что есть. Я пришла к выводу, что этот молодой человек вовсе не ненормальный, и что бояться его не стоит. В лучшем случае его можно назвать эксцентричным. Однако все мои выводы пошатнулись с первым звонком на обеденный перерыв. Меня нашла заведующая колледжа и сухо и сурово известила, что «незнакомый молодой человек» желает меня видеть и ждет меня у школьных ворот.
