В среду утром произошло то, после чего я вынесла себе диагноз: я такая же ненормальная, как и Норин. Родители меня отвозили в колледж вдвоем, хотя обычно отец всегда уезжал раньше со своим водителем. В этот раз папа был за рулем, а мама рассказывала какие-то новости. Я сидела позади и хмуро думала про кусок ткани, который либо может стать чем-то, либо исчезнет из бытия, и никто о нем не узнает. Оборвав маму на полуслове, я бесцеремонно спросила:
– Мам, что ты помнишь о моей жизни?
Спрашивать папу не было смысла, потому что отвлекать его на дороге не разрешалось.
– Что ты имеешь в виду, дорогая? Я все помню.
– Ну, сможешь ли ты точно меня описать, например, если меня вдруг… если я вдруг уеду куда-нибудь на очень-очень долго?
– Как это? Что значит, описать тебя? Я ведь тебя знаю, как себя!
– Ну да, ну только, если вдруг окажется, что я – это только твое воображение, то что ты будешь говорить людям, чтобы доказать, что я настоящая? Что я хожу в колледж, да? И что у меня подруг зовут Сесиль и Лора? Мы так же маори изучаем, только факты, и все равно никто про них ничего толком не знает. Или на похоронах про умершего говорят, что он делал то и это, а все равно ведь чужой человек ничего так про него не узнает.
– О чем ты говоришь, Бога ради?
– Я не хочу, чтобы про меня вспоминали только факты, если я исчезну. Если бы я совершила хотя бы один глупый поступок в своей жизни, школу бросила, или сбежала из дома, или перебила бы утром всю посуду, то вы бы меня точно запомнили, мой характер, а не факты и даты. Нас восемнадцать таких в классе, и больше чем у половины даже такой же цвет волос… И даже…
Мама неожиданно повернулась и воззрилась на меня испуганным взглядом:
– Что за глупости ты говоришь! Прекрати сейчас же!
Вдобавок родители принялись ругаться. Отец только покачал головой, сказав: «Все твое воспитание», и мама принялась его обвинять в том, что он не бывает дома и в воспитании вообще никакого участия не принимает. Они препирались до самого колледжа, и я с облегчением и легким чувством вины поспешила выскочить из машины. Все свое недовольство я выплеснула в статье, за которую взялась после занятий в нашей библиотеке и которую озаглавила «Домочадцы в поисках истинного дома». Я разгромила ореол Британии как независимой страны, не боящейся перемен, сказав, что, сменив место проживания, англичане в своей зависимости от ощущения привычного дома не поменялись сами, а стали менять обстановку, чтобы напомнить себе об истинном доме. Им нужны их привычки, потому что новизны они боятся.
Я ожидала получить выговор от преподавателей за статью на следующий день, но не случилось ни бури, ни скандала. Вот она и свобода слова. Надо отдать должное за этот урок: игнорирование – лучший метод борьбы с революционерами.
Рядом со мной на стул плюхнулась Сесиль.
– Господи, я ни за что не расквитаюсь с этим рефератом к понедельнику!
Она вытащила из сумки свой ланч и покосилась на мою тарелку:
– А ты чего не ешь?
– Я ем.
– Я вижу, как ты ешь! Не притронулась к еде. Кстати говоря, скажи-ка мне на милость, что на тебя нашло?
– Ты о чем?
– О статье твоей. Я только сегодня ее прочла. Еще думала, чего все передают друг другу газету чуть не под столом!
– Не знаю я, Сесиль. Ничего не нашло.
Она посмотрела на меня внимательнее:
– Слушай, завтра последний день учебы, давай куда-нибудь подадимся, в кино, например? Проветримся. Надоела учеба, только началась, а уже надоела. Говорят, начался новый фильм с Гретой Гарбо.
