Не дышать (это проще всего).
Не выходить на освещенную сторону (это чуть-чуть посложнее, потому что черт пойми, где она, эта освещенная сторона).
Не перепутать, на какую сторону не выходить.
С вами ничего не случится.
Последнее напутствие, нелепое, насмешливое – с вами ничего не случится, потому что…
Оглядываю мертвую пустыню под холодными звездами, осторожно огибаю глубокие расщелины, пытаюсь разглядеть хоть что-то кроме безжизненных камней. Обшариваю карманы в поисках хоть чего-нибудь, оружие, документы, инструкции какие-нибудь, карты местности – ничегошеньки-ничего, только старый чуть поржавленный ключ, от чего он может быть, что я могу открыть в пустыне этим ключом. Чувствую, как нелепо я буду выглядеть, если попытаюсь найти хоть какую-нибудь дверцу, и как нелепо я выгляжу, когда пытаюсь найти тех двоих, живые или мертвые, они должны здесь быть.
И самое главное.
Понять, что я должен здесь делать.
…а можно, чтобы не укол, а то я уколов боюсь, а можно, чтобы не ток, а то я боюсь… не знаю, чего. А можно, чтобы не веревка, а то я где-то что-то слышал, это долго, и всякое такое, а можно, чтобы не гильотина, даром, что их уже нет давно, а можно, чтобы еще сто миллионов раз не, чтобы как-нибудь не знаю, как… лучше вообще никак, вот что… Что скажете?
Мне никто не отвечает, отвечать некому, я один в четырех стенах, стены молчат, у них есть уши, но нет ртов, и то хорошо. Сейчас надо считать минуты, надо думать и чувствовать что-то такое… особенное… а я даже не знаю, что именно, меня этому никто не учил, меня к этому никто не готовил, в учебниках ничего такого не было, в школе такого не проходят, что нужно думать и делать перед тем, как. Вспоминать что-то такое особое, сожалеть о чем-то таком особом… Ничего не вспоминается, ни о чем не сожалеется, а, вот, да, надо жалеть о том, что сделал, за что сюда засадили – и тоже по нулям, ни на секунду не пожалею о том, что я…
…дверь распахивается – я и забыл, что здесь есть какая-то дверь – люди в доспехах какого-то далекого будущего смотрят не на меня, а куда-то сквозь меня, кто-то кивает:
– Пойдемте.
Хочется орать в голос, постойте, подождите, вы хоть объясните, а как будет все это, веревка, или стрелять будут, или ток, или что. Хочется спросить – а это не больно – как будто люди вокруг меня каждый день через такое проходят, и точно скажут, что током, это больно, ужас-ужас, а вот когда стреляют в голову, это ничего…
Вводят в уже знакомый кабинет, где мурыжили долгими часами, да, признаю, нет, не раскаиваюсь, и еще сто миллионов раз такое бы сделал…
– Ну что… – начинает следователь, – выбор-то невелик…
Меня коробит, вот этого еще не хватало, чтобы мне выбирать пришлось, как все пройдет, и хочется как в какой-то сказке попросить, чтобы в глубокой старости в спальне своего богатого дома…
– …или на кладбище, – продолжает следователь, – или задание вам одно есть…
– …из которого я живым не вернусь.
– Ну, уж это как вам повезет… Не бойтесь, с вами еще трое будут таких же осужденных…
Фыркаю, совсем хорошо, все делают, чтобы я не вернулся живым…
– А что делать надо?
– На месте узнаете.
Спрашиваю как можно осторожнее:
– А если я не соглашусь, тогда что? Меня казнят?
– Никто вас не казнит, что вы…
– То есть?
– …так вас же вчера уже казнили, не помните, что ли?
Еще пытаюсь улыбнуться, это шутка какая-то или что, прислушиваюсь к себе, живой я, живой, у меня сердце… нет, не бьется, чер-р-рт…
