Присматриваюсь.
Показалось.
Конечно же, показалось.
Нет, никакой ошибки, я вижу дом на песчаном холме, три этажа с верандой и башенкой – дом как насмешка над прошлой жизнью. Нет, не в том смысле, что я жил в доме, я никогда не жил в таком доме, тут другое, я…
…а впрочем, это мое дело, что я.
Здесь не может быть никакого дома, говорю я себе, это мираж, то есть, что я несу, какой мираж, чтобы был мираж, должен быть настоящий дом, а откуда здесь может быть настоящий дом, в миллионах километров от людей. Проще всего не обращать на него внимание, легко сказать – не обращать внимание на дом, который выпал из безжизненной пустыни как из ниоткуда. И все-таки мне не остается ничего кроме как пойти к нему, ближе, ближе – мне кажется, или он тоже движется в мою сторону, ну, конечно же, кажется, дом не может двигаться, и вообще здесь не может быть никакого дома, тем более…
…тем более…
…чем больше смотрю, тем больше понимаю, что это тот самый дом, черт его дери, тот самый, и все, что остается – бежать от него со всех ног…
…а можно не сожжение, что угодно, только не сожжение, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, ну пусть будет хотя бы снос, или нет, снос тоже не надо, или пусть меня просто оставят, буду тихонько ветшать, а там, может, кто-нибудь еще забредет в мои залы, и еще чьи-нибудь белые кости будут лежать в подвале…
Они подходят, их четверо, почему я не вижу в их руках факелы, или сейчас это делается как-то иначе, они останавливаются даже не на крыльце, а возле крыльца, боятся войти…
– Ну что… выбор у вас небольшой…
Меня коробит, оказывается, у меня еще есть выбор, сгореть дотла или взлететь на воздух…
– …или вас ликвидируют, или… есть одно дело… одно путешествие…
– Где вы видели, чтобы дома отправлялись в путешествия?
– Не беспокойтесь, мы вас отправим.
– …и я, конечно же, уже не вернусь живым.
– Ну, это как повезет…
Найти здесь хоть что-нибудь – в этой мертвой безжизненной пустыни, где нет даже дыхания смерти, потому что нет воздуха, в пустыне, где я даже самого себя не могу назвать единственным живым существом, потому что я уже не живой. Идти в пустоту, поглядывая на мираж дома, отступать, когда мне начинает казаться, что призрачный дом приближается.
Это было каких-то полчаса назад, если здесь вообще можно говорить о времени.
А сейчас…
…в голове вертится только одна-единственная фраза, выученная где-то когда-то – о поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…
Мертвыми костями…
Их здесь десятки, сотни, тысячи, истлевшие скелеты, которые когда-то были людьми – мужчины, женщины, содрогаюсь, когда вижу останки детей. Что случилось, спрашиваю я у мертвых, от кого вы так бежали, кто вас убил, – мертвые не отвечают, и странно, что я, мертвый, не могу говорить с мертвыми, что-то здесь не так…
Подбираю клочок бумаги, долго не могу разобрать знаки, уже готовлюсь сказать самому себе, что это вообще какие-то инопланетные записи, не меньше, когда в голове что-то торкает – болгарский, нет, не то, больше на русский похоже. Выжимаю из памяти никудышные познания языка Пушкина и Достоевского, кое-как пытаюсь разобрать:
…знак, который повторяется чаще всего – знак принадлежности чего-то кому-то, – мой, свой…
…знак отрезка времени, потерянного во времени – вопрос когда.
…знак отрезка времени, у которого известно, что в начале и что в конце, но неизвестно, что в середине – вопрос – как, каким образом…
