Спрошенная по этому поводу популярная певица И. О. Смяткина сказала следующее:
– Не знаю. Я не ем устриц. Несколько раз меня хотели приучить к ним, но, увы, безнадежно.
И. О. засмеялась.
После поездки в Мариенбад И. О. очень поправилась и выглядит прекрасно.
– Ну, как за границей? – спросили мы.
Она улыбнулась.
– Да ничего.
Третьим, к кому мы обратились с интересовавшим нас вопросом, был редактор сатирического журнала г. Аверченко.
– Устрицы! – воскликнул г. Аверченко. – Я очень люблю их. Едва ли они могут быть вредными. Конечно, я говорю о свежих устрицах.
– Ну, как цензура?.. Прижимает? – спросили мы редактора.
Он усмехнулся.
– Еще как!»
При встрече со мной розовый молодой человек засмеялся, пожал мне руку и спросил:
– Читали?
– Однако! Неужели вы беседовали по этому вопросу и с доктором Копытовым и с певицей Смяткиной?
– Ребенок! Доктор живет на Васильевском Острове, а дача Смяткиной в Новой Деревне. Одни извозчики стоили бы мне 2 р.
– А… как же вы?..
– Да ничего. Сам. Им же лучше. Все-таки реклама. И я свое заработал. Спасибо вам за устрицы. Хотите, еще что-нибудь сделаем?
– Нет, благодарю вас. А скажите, – спросил я, – вы с действительными происшествиями так делаете?
– Нет… Там нужно быть лично. Вы свободны сейчас?
– Да, а что?
– Тут один человечек застрелился. Я поеду взглянуть. Хотите взглянуть со мной?
Мы поехали.
Застрелившийся «человечек» лежал на столе, но я интересовался не им, а розовым молодым человеком…
К нам вышла женщина средних лет, с ввалившимися глазами и смертельно бледным лицом.
– А, здравствуйте! Позвольте представиться: сотрудник петербургских газет. А это так– мой знакомый. Очень приятно! Ну, как поживаете?
Женщина вынула платок из кармана и, отвернувшись, прошептала:
– Как видите. Единственный сын был. Вся надежда. Да не выдержало молодое сердце.
– Гм… Действительно… Бывает… Записочку оставил?
– Мне… письмо «Дорогой маме»…
– Так, так. Можно полюбопытствовать?
– На что?
– На письмецо. Я отдам потом.
– Что-о вы! Это моя самая святая теперь вещь.
– Самая святая. Ага!
Молодой человек вынул записную книжку и отметил: «Самая святая, сказала нам мать».
– Благодарю вас. Еще вопросик. Когда вы вбежали в комнату, – застали сынка в агонии или как?
Мать закрыла лицо руками.
– Мертвый уже был.
– Значит, агонии уже не застали. Экая жалость! А какая система?
– Чего?
– Револьвера.
– Не заметила я. Не до того было…
– Да, скажите, гм… вам, конечно, очень жалко покойника?
– Сына-то?
– Да, да… сына… конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас осталось еще немного детей?
Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека.
– Пойдем отсюда!
– Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видала агонии вашего сына?
– Извините… мне тяжело говорить об этом.
– А-а, спасибо. Гм… Делает вам честь.
Он положил на колено записную книжку и отметил:
«Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна».
– Еще вопросик: вы очень удивились в первый момент, когда застали его лежащим на полу вместо постели?
Я схватил его за руку и потащил.
В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию… Когда мы приехали, только что кончился четвертый акт и оставался пятый.
– Посмотрим пятый? – спросил я.
– Не стоит. С кем это вы раскланялись?
– Знакомый. А что?
– Спросите его, как пьеса.
Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор.
Тут же, в фойе, в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и с видом скучающего ротозея принялся рассматривать витрину с портретами актеров.
