…Я начинаюсь в материнском неведении, а с определенного момента продолжаюсь, рождаюсь и живу в родительской радости, боли, печали, стыде, надежде и тревоге. Спутанная, стреноженная и в то же время напитанная и вдохновленная силой этих чувств, я расту наполовину как неодушевленная марионетка, наполовину как огромная ослепительная искра. Драпировка моей сути – эдакое скучно-свинцовое рубище в многочисленных лучистых прорехах.
Смех, шалость, удовольствие и дозволительное мелкое хулиганство моей мамочки – основа моей лучистой энергии, наша индра и тантра, наше творчество и авторство. Унижение, обида, гнев и страх – клетка, выстроенная мной для безопасности и самое выживания: испытывать все это самой непереносимо, но мамочке больно, и я должна спасти и ее, оставшись верна и послушна предписаниям, и себя, охраняя свою природу. Клетка, клеточка моя, защита и утроба!
В непрожитом стыде нахожу я удовольствие, гнев изливаю в детстве на близких, страхом захлебываюсь во сне, а затем и в бодрствовании, в те периоды, когда иссякают силы контролировать, управлять, держать свои и чужие марионеточные нити. В такой непрестанной кропотливой работе, как попытки удержаться внутри клетки и не позволить никому ее разрушить, чтобы не предоставить своей уязвимости ни малейшего шанса нестись в пространстве с немыслимой планетарной скоростью, проходит моя внутренняя и календарная жизнь.
И постепенно я забываю о собственном бессмертии.
Я забываю о намерении ощущать.
Я слишком… разорвана.
Не справилась.
Однажды утром мне кажется, что у жизни слишком дорогая цена: до этого момента меня «спасали» покорность и наивность, а на пути как-то растерялись всякие ценные штуки, от веры до чести. Сформулировать это у меня не получается, и я решаю прекратить трепыхаться.
Ведь он сжег мой храм.
Артемида теперь бездомна.
Фотографию с детской экскурсии, где Герострат сидит на перилах крыльца маленькой деревянной церквушки, найдут потом у меня под подушкой. Я так и не вспомню, откуда она взялась.
Я выбираю смерть, пребывая в неосознанной уверенности, что дальше будет легче. Выбираю, скорее, даже не смерть, а попытку перехода. Паузу. Вспоминается безотчетное счастье от свершенного выбора!.. А на самом деле выбираю, оказывается, врачей скорой помощи, запугивание «психушкой» и принудительно расстегнутый на груди халатик: «Ты слышала, что я сказал? Руки убери, надо сердце послушать. В следующий раз так просто не отделаешься. Благодари родителей, что очень попросили не заявлять, куда следует».
Страх.
Страх выбрать неправильно, потому что «так просто не отделаешься».
Стыд.
Стыд обнажения для вынужденных манипуляций.
Злость… а, вот кто умер: это умерла моя злость. Сердиться я больше не умею: сердце… послушали. Буду отныне много лет пребывать в фоновом раздражении: душевном, мозговом, телесном. Кожа зудит, мысли свербят, сердце… молчит.
Его «послушали».
Больше попыток «сдаться» я не предпринимаю: опасненько показалось.
Когда на плаву держит страх сойти с ума, это никак ресурсом не назовешь. В восемнадцать лет основной ресурс – любовь. Любооооовь… бесконечная и всеобъемлющая. Она и теплилась слабо внутри в тот момент, когда я пыталась мямлить непослушным языком в трубку слова прощания, и после спасения моего фениксом быстрехонько из пепла возродилась. Пришлось, правда, перед возрождением сиим еще разок попокорничать однажды в темном московском дворике – ну, да дело былое, и, может, показалось… приснилось под остатками таблеточек.
