Так в детском саду нам рассказывала тётя – врач в белом халате. На кармане её халата было пятно от красных чернил. Круглое и маленькое. Когда она говорила про камушки, я смотрел на это пятно и думал, что он похож на вишенку.
Но ведь косточка – она твёрдая, как маленький камешек.
И я её проглотил.
Наверное, она уже в животе…
Значит, я теперь умру?
Мне стало жалко себя. И я заплакал.
– Ерунда, – сказал папа. – Смотри.
Он взял в рот приготовленную для стрельбы косточку.
– Видишь? Я её съел!
Слёзы брызнули из моих глаз, как у циркового клоуна, которого вчера показывали по бабушкиному телевизору «КВН».
– Зачем? Зачем? – закричал я, размазывая кулаками по щекам слёзы с вишнёвыми соплями. – Теперь она останется в животе. Ты умрёшь!
– Я не умру, – сказал папа. – Косточка в животе не останется. Она сама из меня выйдет.
– Не вы-ы – ыйдет… – выл я. – Она не выпё-вы-ва-еца – а – а…
– Так она же не изо рта выйдет!
– А от-ку-да? – от удивления я перестал выть, но ещё всхлипывал.
– Из попы.
– Как – из попы?
– Как какашки. Как они выходят, так и косточка выйдет.
Было жарко, и папа уже ходил по двору в чёрных сатиновых трусах. Он показал, как выйдет косточка. Провёл пальцем от горла вниз по груди и животу, завернул за спину – и показал на попу.
– Но я ещё не хочу какать.
– Неважно. Она и без какашек может выйти. Одна.
– Когда?
– Да хоть сейчас. Вот смотри.
Папа сложил ладонь горстью и засунул её сзади в трусы. Он стоял, немного оттопырив попу, и смотрел куда-то вверх. Словно прислушивался к себе изнутри.
Я перестал плакать и зачарованно смотрел на него.
На жаре слёзы мои уже высохли и стягивали щёки.
Папа вздрогнул, икнул – и вытащил руку из трусов.
Кулак его был сжат. Он медленно раскрыл пальцы.
На его ладони лежала вишнёвая косточка!
Она была светлая и чистая, как будто её отчистили от мякоти и сварили.
Я наклонился к папиной ладони, чтобы получше её рас – смотреть…
И машинально понюхал косточку.
Она… она ничем не пахла.
Как и ладонь.
– Видишь, – сказал папа, – она сама вышла. Выскользнула – чистенькая!
– А моя где сейчас? – спросил я. – А ты проверь.
Я быстро сунул руку в трусы и прижал горсть между половинками попы.
– Поищи, поищи…
Я даже пальцами пошевелил. Но там… было пусто и сухо.
– Там ничего нет.
– Значит, ещё не вышла. Ты, когда стрелял косточкой, у тебя сразу получилось?
– Н-нет…
– Вот ты, когда стрелял, то пальцами косточку сжимал?
– Да… – Вот и животом надо ей помогать.
– А ты ещё раз показать можешь?
– Пажжалста!
Отец раскрыл широко рот. Высунул язык. Положил на него вишенку… Он делал всё, наклонившись ко мне, не торопясь. Так, чтобы я всё хорошо рассмотрел.
Глотнул целиком, не разжёвывая…
Я видел, как шевельнулся его подбородок…
Затем шея…
Он провёл пальцами от губ – вниз по телу, показывая, как опускается вишня с косточкой.
– А потом делаешь животом волну – вот так! Видишь?
Его живот шевельнулся – и я почти увидел, как изнутри опускается вишня.
Всё повторилось!
Через минуту на его ладони были уже две одинаковые косточки.
Я стоял перед ним, прижимая руку к попе и пытался делать волну.
– Вот что… – сказал мне папа. – Ты руку из штанов вынь. Во всём должна быть последовательность… – произнёс он мамину любимую фразу. – Сначала научись делать животом волну. Когда научишься – тогда и косточка выскочит. Ты даже не заметишь – так всё легко получится.
Он так спокойно мне всё объяснил, что я сразу успокоился.
