Маме моей было лет двадцать, она возвращалась домой из консерватории после занятий.
Шла по улице Гоголевской.
Снежная и морозная ташкентская зима (бывало и такое!).
Стемнело…
На улице – никого…
И тут из-за дерева – фигура темная, и к ней!
– Девушка! (мужской голос).
Мама – бегом от него…
– Девшка, помогите пжалста (язык заплетается).
Мама притормозила (помощи просят!).
– Девшка… зззастегните мне ширинку, пжалста!
Мама опять припустилась…
Бежать по снегу тяжело.
А он не отстаёт, хотя и зигзагами.
И молит:
– Девшка, затегните ширинку!
Я же отморожу его!
Не могу застегнуть…
Пальцы не слушаются!
И упал…
Мама прибежала домой – сердце подпрыгивает… долго не могла успокоиться…
Прошло уже шестьдесят с лишним лет. А она до сих пор переживает, что не застегнула!
Вдруг он чего отморозил?
В нашем дворе росли вишнёвые деревья.
Всю зиму…
В апреле они зацветали.
Куры клевали вишнёвый цвет.
Зелёные горькие вишни.
Вишнёвый клей.
В конце весны они становились красными, а в начале лета – сладкими. Вернее, сначала красными и кислыми, а только потом – сладкими.
Но ждать лета у меня терпения не хватало. Я стал рвать все красные вишни, до которых мог дотянуться. Вишенки я ел, а косточки быстро выплёвывал. Когда сразу выплюнешь-то не так кисло.
Скоро внизу остались только зелёные вишни. Они были твёрдые и горькие. Тогда я залез на скамейку под деревом, ухватился за ветку и стал тянуть её к себе. Там, наверху, было несколько красных вишенок.
Ветка пружинила, и я никак не мог дотянуться.
Тут сзади подошёл папа и наклонил мою ветку. Он даже на скамейку не залезал. Я нарвал полную ладошку красных вишенок. Папа – тоже.
Он съел одну – и быстро вынул изо рта косточку.
– Они же кислые, их нельзя есть, – сказал он, – такими только стрелять можно!
– Как стрелять! – удивился я. – Разве вишнями стреляют?
– Ещё как! – сказал папа.
Он зажал скользкую косточку двумя пальцами – она вылетела и ударилась прямо в наше окно. Щёлкнула по стеклу, как камушек.
– Покажи, покажи, как ты это делаешь! – закричал я.
– Смотри, – сказал папа.
Съел ещё одну вишню, плюнул на ладонь косточку – и опять выстрелил.
Из окна выглянула мама.
– Эй! Кто там стреляет косточками? Окно разобьёте!
– Мы больше не будем, – сказал папа.
Съел ещё… поморщился… и выстрелил в цинковое ведро, которое стояло под окном. Косточка гулко звякнула по нему, как настоящая пуля.
– Давай, ешь, плюй, стреляй! – сказал он мне.
Я раскусил вишенку… съел кислую мякоть, вытащил косточку… сделал всё так, как папа. Но скользкая косточка выпрыгнула из пальцев и упала на землю.
– Вторая попытка, – сказал папа. – Давай!
…Только пятая косточка полетела к ведру. Не выстрелила, как у папы, но долетела, шлепнула изнутри – и, прилипнув, съехала вниз по стенке.
– Уже хорошо! Ещё разок… – так он подбадривал меня.
Я всосал губами шестую, самую крупную. Надкусил – и чуть не захлебнулся от сока…
– Ой, я её проглотил!
Я быстро обшарил рот языком и плюнул на землю. Слюни были красные. Но косточки не было…
Тогда я засунул в рот палец и стал искать под языком…
– Ты чего делаешь?
– Я вифню ф кофтотькой пфоглотиф! – закричал я, продолжая шуровать во рту пальцем.
Косточки не было ни под языком, ни за щеками… Я попытался засунуть палец ещё глубже, но поперхнулся слюнями и закашлялся.
Мне уже объясняли, что в рот можно брать только то, что едят. Камни твёрдые – их в рот брать нельзя. Даже маленькие.
Если камень поднять с земли и проглотить – он останется в животе, и тогда можно умереть.
