Ёж сожрал все шёлковые коконы.
Все!
Бомбикс мори… Шёлковая смерть.
После такого ужина ёж обосрался. Причём не раз. Ещё не одну лужицу я нашёл в других углах. Семеня по комнате, ёж наступал лапками в свои «отходы» и отпечатывал их на полу. До утра он равномерно покрыл отпечатками почти всю жёлтую поверхность. Получился леопардовый рисунок. Как сказал потом дед – «леопёрдовый».
Утром ёжик убежал в приоткрытую входную дверь.
Плакать было стыдно, но слёзы мои капали прямо на пятнышки.
Долго жалеть шелкопрядов мне не дали. От наказания спасло то, что папаша опаздывал на лекции. Он вручил мне тряпку, ведро и обязал отмыть полы. Обкаканный поддон выбросил на мусорку.
Потом я ползал по полу и размазывал тряпкой какашечные узоры. Скоро мама сжалилась, отобрала тряпку и быстро всё перемыла. Я ей только воду в ведёрке менял.
Опять пол сиял первозданной шёлковой желтизной. Больше ничто не напоминало ни о съеденных коконах, ни о еже – обжоре.
…Прошёл целый месяц. Я уже позабыл шелкопрядов. Жизнь во дворе, где есть сад и виноградник, хороша тем, что каждый день есть новые приключения.
Однажды утром из – под моей кровати выпорхнула необыкновенная бабочка.
Большая, белая и очень красивая. С длиннющими бровями – расчёсками, глазами – бусинами, нежными крыльями и пушистым брюшком.
Я таких никогда не видел. Откуда она взялась? Залетела с улицы? Бабочка кружила по жёлтому полу, трепеща крыльями. Надо было поймать её, не помяв. Я стал оглядываться – где мой марлевый сачок?
Он стоял на месте – у окна.
Как только я вооружился им, из – под кровати вылетела вторая бабочка. Такая же, но кремовая. Обе они закружились вместе, словно танцевали. Я тут же накрыл их сачком.
Накрыл – и полез под кровать. Я чувствовал, что найду там и третью. Оглядел пол, но кроме пыли, похожей на пух, ничего не нашёл. Перевернулся на спину, чтобы осмотреть дно кровати, и обомлел…
Прямо над моей головой, на фанерной изнанке висели рядышком приплетённые шёлковой паутиной два кокона. В каждом было по круглому, как иллюминатор, окошечку с распахнутой крышкой.
Один кокон был белый, а второй – цвета слоновой кости. Это были они – мои Тахир и Зухра.
Их не съел ёжик. Они не погибли, как в фильме – сказке! Они удрали, свили коконы, проспали в них целый месяц и превратились в двух прекрасных бабочек.
Тахира и Зухру я пересадил в тот самый фанерный ящик с поломанной сургучной печатью и надписью «г. Оренбург», сделанной химическим карандашом. Бабочки не улетели, хотя я не стал его закрывать. Они продолжали танцевать внутри ящика.
В середине лета в коробке ползали уже несколько сотен маленьких шелкопрядов. Шёлковая жизнь на жёлтых полах продолжалась!
…Когда я заканчивал школу, мы перекрасили полы в унылый серый цвет. Зачем – до сих пор не знаю. Краска эта быстро протиралась. Мы – подкрашивали. Но сквозь неё каждый раз проступал ярко – желтый, солнечный. Жёлтая краска была очень гладкая – шёлковая… Серая к ней не прилипала.
Мне было восемь лет.
Я носил лифчик с чулками.
Он перекручивался.
Чулки отстёгивались и сползали…
В 1965-м вышел на экраны фильм «Война и мир».
Тогда же вместо чулок у меня появились белые колготки…
…Я впервые натянул их и подошёл к зеркалу.
Первая мысль: «Я – Андрей Болконский!»
Вторая: «Нужны сапоги со шпорами!»
Третья: «Срочно зашить ширинку!»
Много лет спустя мама рассказала мне еще один случай, связанный с ширинкой.
