Как-то я ради спрямления пути в столовую проходил через какой-то мясообрабатывающий цех. И увидел в отдалении механизм, который мне показался похожим на каландр, машину, придающую неупорядоченной, растрепанной резине причесанный, нужный для той или иной детали профиль. И надо же, в этот момент именно в говяжьем средоточии совсем иной, продовольственной, отрасли в моей голове вспыхнула идея не какого-нибудь репортажа, а основательного повествования, можно сказать, саги о резине. Вспомнилась ситуация из когда-то прочитанного «Гиперболоида инженера Гарина», где тот настраивает свой всепроникающий луч на разрушение металла, дерева, стекла и т.д. Недогадливый Гарин! – захотелось мне сказать во первых строках моей будущей саги. – Всего-то при такой необходимости надо было приказать: «Убить всю резину». И тут же рассыпались бы корабли, машины и самолеты, пушки и пулеметы, всяческие краны и трансформаторные будки…
Эта апокалиптическая картина настолько разбередила меня, что после обеда, едва заглянув в редакцию, я с толстой учебной книгой по технологии резины слинял в привычный университетский читальный зал. Где сходу и написал почти десяток страниц своего просветительского опуса.
Технологический учебник оказался весьма полезным. В отличие от уморительного редактора сельскохозяйственной газеты из рассказа Марка Твена я старался хотя бы мало-мальски понять, чем зарабатывали читатели моей многотиражки. Едва ли не в каждом параграфе находился ключик к чему-то любопытному, не известному широким массам. Я был увлечен своей новой затеей. Времени на нее вполне хватало: газетка была о двух полосах малого формата, а кроме меня, в редакции было еще два человека – редактор и литсотрудник. Где-то в мечтательных эмпиреях блазнилась если не книга, то хотя бы солидная брошюра.
…Кто же это сказал: хочешь насмешить Бога – поделись с ним своими планами? Проскочило лето, а осенью наступила настолько иная жизнь… Через год я вспомнил о своей резиновой саге. Заглянул в написанное и удивился: что я мог увидеть в этом интересного? Нет, я не выбросил зачин рукописи. Она переезжала со мной в сером фибровом чемодане вместе с рубашками и бельем из строительного общежития в Челябинске в ростовскую гостиницу «Дон», потом в заводскую гостиницу «Ростсельмаша», наконец в общежитие этого прославленного орденоносного завода.
Когда же мы втроем – с Галей и Сашенькой – стали жить под одной крышей в Ростове-на-Дону, я много раз порывался съездить на Пятихатку, где располагалось то общежитие, но так и не собрался. И кто его знает, чем окончилось существование листков, порожденных озарением, случившимся при виде шницельной или, может, ростбифной машины?
Как и двух (или трех) маек и трусов вместе с фибровым чемоданом.
Однако справедливо наблюдение поэта Николая Добронравова: ничто на земле не проходит бесследно. Моя натура оказалась до конца дней подверженной соблазнам – не совсем научным, а скажем так – отчасти научным, околонаучным и даже, страшно сказать, псевдо– и лженаучным. В ростовском «Комсомольце» помимо всех своих обязанностей я регулярно выпускал страницу с замысловатым названием «Век прошедший, настоящий, будущий. Необычное вокруг нас: поиски, находки, гипотезы. О тайнах разгаданных и неразгаданных». Поскольку все обещанное в этом «свистке» не умещалось в полосу, большую часть любимой мной тематики я пристраивал еще и в развлекательный «Клуб четвертой страницы». И кто мне, ответственному секретарю, мог в этом помешать?
