Шесть дней в сентябре - страница 12

– Почему же вы ее не встретили?

– Женщины не любят таких ревнивцев, как я. Ревнивых и слабых. И я не хотел показать Виктории, что я за ней следил… Вы женаты? – внезапно спросил он.

– Нет. – Олег вдруг осознал, что он не только ответил на вопрос допрашиваемого, но еще и непроизвольно посмотрел в этот момент на Рябинину: та быстро стенографировала, а на ее бесстрастном лице не было никаких эмоций.

«Ей, наверное, столько раз объяснялись в любви, начиная с детского сада, что романтика ее совершенно не трогает», – грустно подумал Олег. Он спохватился и продолжил допрос:

– Вы любите свою жену?

– Люблю. Хотя… Понимаете, – задумчиво протянул Иннокентий, – это трудно объяснить. Еще сегодня ночью я ее любил до безумия. А сейчас… – Он надел очки и глянул на Олега неожиданно острым взглядом, каким смотрят близорукие в тот миг, когда благодаря очкам обретают возможность что-то рассмотреть. – Сейчас, после этой ночи в камере, все мои терзания по Виктории показались мне такими ничтожными, такими пустыми, недостойными… Я ее разлюбил, – неожиданно заключил он.

– Что? – удивился Олег.

– Да. – Художник склонил голову. – Мне так кажется, – прибавил он задумчиво.

– Вот ведь как ночь в камере на вас подействовала. Тяжело пришлось? – Олег решил поиграть на тяжести тюремного быта.

– Физически, конечно, тяжеловато, – доверительно сообщил Иннокентий. – Но вообще-то я доволен, что побывал на нарах.

Тут даже Рябинина с любопытством оторвалась от своих бумаг.

– Художнику полезны эмоции, – пояснил Иннокентий. – А я в последнее время уперся в Викторию и почти год ничего не мог создать.

– Боюсь, с такими уликами вас впереди ждет много лишений.

– Я говорил об эмоциях, а не о лишениях, – поправил Иннокентий. – Почему-то считается, что творческие люди должны страдать… И потом, я надеюсь, что вы разберетесь, что я не виноват.

Несколько секунд Олег смотрел на Токарева, будто увидел его впервые. «Почему я решил, что его легко сломать? Он суетится не от надлома. Он всегда такой, суетливый, нервный. Безвольный с виду, а внутри, судя по всему, есть некий стержень, незаметный сразу… А может, все это маска. Может, все это расчет. Рассчитать убийство, как количество теней на картине».

В кабинет тихо вошел Анисин. Олег безмолвно вскинул брови: «Ну как?» Анисин указал пальцем в затылок невидящего его Токарева, скорбно покачал головой: «Ничего нет».

Олег вздохнул:

– Ладно, Токарев. Сейчас мы проводим вас в камеру, набирайтесь там новых эмоций. Может, решите, наконец, рассказать всю правду.

Сопроводив Токарева, Олег вернулся в кабинет. Анисин и Рябинина слушали запись допроса.

– Как вам его версия? – спросил Олег. – Постоял, послушал и ушел, ничего не сделав.

– На мой взгляд, – сказала Рябинина, – так вполне могло быть. Влюбленные мужчины часто совершают странные поступки.

– В этом вопросе мы вполне можем положиться на ваше мнение, – галантно заметил Анисин. И хотя он выразил именно то, что Олег подумал, Захаров все равно посмотрел на криминалиста очень строго. Скрывая улыбку, тот поспешил добавить: – Во всяком случае, факт, что внутри контейнера отпечатки Токарева не обнаружены…

– А какие обнаружены? – спросил Олег.

– Превеликое множество. Токаревой, убитого, четких еще не менее двух десятков. К сожалению, в нашем банке данных никого из них нет. Я направил запрос в РИЦ[1], если будет идентификация, к вечеру получим ответ.