В последних ее словах прозвучало столько юмора, самоиронии, что Олег уставился на нее в полном восхищении: эта бабушка в третий раз заставляла его менять мнение о себе.
– Долго он там пробыл?
– Долго. Я внуков уложила. Прибрала и сама прилегла. Но не спала. Он очень тихо ушел, я бы малейший скрип услышала. И в квартире тихо было, как в могиле… Ой. – Она испуганно прикрыла ладошкой рот, в глазах появились слезы.
Олег успокоил ее как мог и перешел в квартиру убитого.
Судмедэксперт работавшей там оперативной группы жадно курил у раскрытой на кухне форточки. Олега он встретил с юмором.
– Захаров, – закатанные рукава, поросшие густой растительностью руки, окровавленные перчатки придавали ему вид мясника, – невезучий ты. Только тебе дело дали, как ты нам вторую расчлененку подбрасываешь. Но этот похлеще будет. – Он кивнул на дверь в комнату, где лежал покойник, и спросил, уже серьезно: – Маньяк?
– Возможно, – сдержанно ответил Олег.
– Но серийный, это точно, – уверено констатировал медик. – Почерк тот же. Пальцы отрезал, как и на рынке. Но тут он не спешил, поэтому сначала оторвал плоскогубцами ногти. А голову отрезал уже потом. И судя по гримасе убиенного, отрезал еще у живого.
В автобусе разговоров конечно же только и было, что о взрыве на улице Гурьянова. Сначала жалели погибших, ругали власти за нерасторопность, потом взялись за кавказцев вообще и за чеченцев в частности. Автобус был единодушен – звери!
Когда молодой парень в красно-белом шарфе подвел итог – «вешать всех черных без суда», сидевшая впереди женщина, до этого прятавшая лицо, подняла голову.
«Вешать собрался, – сказала она фанату. – Начни с меня! Я чеченка!» Соседка испуганно дергала ее за рукав: «Мирам, сестра, не надо». «Что ты меня держишь! – закричала на нее Мирам и опять обратилась к фанату: – Что я тебе сделала? Я в Москве пять лет живу, никого не обидела, детей воспитываю! Ты и меня вешать будешь?»
Интеллигентного вида мужчина сказал неуверенно: «Нельзя же весь народ в террористы записывать». Его поддержала седая старушка: «Конечно, женщины невиноваты. Их дело простое, материнское, детей растить».
Троллейбус притих.
Отвернувшийся к окну и вроде бы неучаствующий в общем разговоре парень в спортивной шапочке буркнул: «Воспитает… будущих террористов». Его никто не услышал.
Коренастый мужчина в джинсе, по виду рабочий, спешащий домой после смены, прервал паузу: «Цацкайтесь с ними. – Он передразнил интеллигента: – Не дай бог целый народ обидеть… А когда вам на головы срать начнут, вы и тогда про права человека петь будете? – И повернулся к чеченке: – Обиделась?»
Та сверкнула черными глазами. Рабочий: «А если ты такая обидчивая, что же в Москву к русским приехала? Ехала бы к своим: к туркам, к арабам. А то как независимость, так русских от себя гоните, а как жрать нечего, так опять к нам. И все равно мы плохие – захватчики, оккупанты». «Не ты меня кормишь», – ответила чеченка. «Не я? – усмехнулся рабочий. – Твой муж, что ли, у станка стоит?» – «Он побольше твоего зарабатывает, он – менеджер». «Это понятно, работать вас не заставишь, а спекулировать…»
Люди говорили все разом, но теперь некоторые защищали женщин.
Рабочий закричал интеллигенту, возглавившему умеренных: «У тебя, наверное, портрет Дудаева над кроватью… Говоришь, женщины не виноваты, а спроси у нее, как она к Басаеву относится, спроси?»
