Широкий Дол - страница 58

Текст завещания я слышала словно сквозь плотную пелену ненависти, окутывавшую меня со всех сторон. Нет, ненависти к Гарри я не испытывала, хотя он, несмотря на свою глупость и инфантильность, оказался в выигрыше. Но ведь так и должно было случиться. Зато во мне все сильней разгоралась ненависть к Ральфу, который лишил меня любимого отца, а отец – я была в этом уверена – никогда бы не отпустил меня из дому, не отправил бы в ссылку, зная, что это делает меня несчастной. Так что от гнусного плана Ральфа выиграл, пожалуй, один лишь Гарри.

После длинного перечня мелких посмертных даров последовало личное послание покойного сквайра, с которым он обращался к своему сыну и наследнику, призывая его заботиться о бедняках нашего прихода: самые обычные фразы, которые никто никогда не воспринимал всерьез. Письмо заканчивалось такими словами: «А также я вверяю, Гарри, твоим заботам вашу любимую мать и мою возлюбленную дочь Беатрис, самое дорогое, что есть у меня на свете».

Самое дорогое… Самое дорогое… И слезы, первые слезы после смерти отца, обожгли мне глаза, и я задохнулась от тяжких рыданий, с трудом прорвавшихся наружу из моей груди.

– Извините меня, – шепнула я маме, поспешно поднялась из-за стола, выбежала из комнаты и присела на ступеньку крыльца. На свежем воздухе мои горькие рыдания стали понемногу стихать. Отец назвал меня «возлюбленной дочерью»; он сказал, что я «самое дорогое, что есть у него на свете»! Вдыхая вечерние ароматы позднего лета, я испытывала такую боль, словно была сражена тяжким недугом. Тоска по отцу была поистине невыносимой, и я, сама того не сознавая, с непокрытой головой, встала и прошла прямиком через розарий, через маленькую садовую калитку, через выгон в сторону леса и реки. Мой отец всегда любил меня. Он умер в мучениях. И тот, кто его убил, все еще живет на нашей земле!

Я не сомневалась, что Ральф будет ждать меня на старой мельнице. Он не обладал даром предвидения, как его мать-цыганка, и не понимал, что к нему с улыбкой приближается его смерть. Он протянул ко мне руки, обнял и стал целовать, а я прильнула к его груди.

– Я так тосковал по тебе, – шепнул он мне на ухо. Руки его быстро скользили по моему телу, расстегивая платье, и я судорожно вздохнула, когда он коснулся моей груди. Его заросший щетиной подбородок, скользнув по моей щеке, оцарапал ее, потом горло, обнаженную грудь… Я вся дрожала под его поцелуями, меня обжигало его горячее дыхание.

Над нами на старой балке выстроились последние ласточки, но я больше ничего не видела и не слышала – только темный силуэт его головы и его ровное быстрое дыхание.

– О, как это прекрасно – ласкать тебя! – воскликнул Ральф (словно в этом могли быть какие-то сомнения!), задрав подол моего платья и путаясь в пышных нижних юбках. – Когда мы с тобой будем вместе, когда весь Широкий Дол будет принадлежать нам, какое это будет счастье, какое наслаждение! Ах, Беатрис, как мы будем тогда любить друг друга в просторной спальне хозяев Широкого Дола, на большой деревянной, украшенной резьбой кровати, под вышитыми стегаными одеялами, на свежих льняных простынях! Вот когда я наконец почувствую себя так, словно родился и вырос в богатой и знатной семье!

Наши объятия становились все более пылкими, и я, не отвечая на речи Ральфа, со стонами льнула к нему, побуждая его двигаться быстрей. Одна лишь темная страсть владела сейчас нами, и мир вокруг тоже потемнел, ибо нас с головой накрыло волной сладострастия. Последний восторг мы испытали одновременно, но Ральф так и не разомкнул тесных объятий. Он еще несколько мгновений судорожно дергался и стонал, а потом затих и лежал совершенно неподвижно, по-прежнему прижимая меня к себе. А мне казалось, будто все чувства разом вытекли из моей души, оставив меня слабой и холодной как лед, но с ясной, трезво мыслящей головой. Я испытывала, пожалуй, лишь одно чувство – глубокую, внезапно охватившую меня печаль из-за того, что наслаждение так быстро кончилось, оставив в душе одно лишь опустошение. К тому же я знала: эти драгоценные мгновения никогда больше не повторятся.