– Монжой!
И с отдаленных кораблей ответили:
– Монжуа!
Вдохновенное лицо рыцаря Андрэ де Дюрбуаза светилось такой неистовой праведностью и такой неистовой беспощадностью, что бесчестные ромеи и их наемники в ужасе и в крови скатились вниз по деревянным лестницам башни, и все, кто находился ниже их, присоединялись к ним и бежали – тоже в страхе и в ужасе. И получилось так, что рыцарь Андрэ де Дюрбуаз один, поддержанный лишь боевым кличем с кораблей, дал возможность праведным пилигримам сеньора Пьера де Брашеля окончательно захватить башню.
– Монжуа! – разнеслось над Золотым Рогом.
И в ответ звучало:
– Монжой!
Ночь святой мести.
Вместе со святыми воинами мессира Пьера Амьенского доблестный рыцарь Андрэ де Дюрбуаз ворвался в горящий осажденный Константинополь. С каменных стен, надстроенных деревянными щитами, на штурмующих беспрерывно сыпались бревна, круглые валуны, горшки с кипящей смолой, шипя, выбрасывался из специальных сосудов греческий огонь, заполняя воздух ужасным мраком и копотью. В какой-то момент отпор, оказываемый бесчестными ромеями, оказался таким ужасным, что даже сам лжеимператор Мурцуфл, вечно нахмуренный, ощутил некоторую надежду. Он, наверное, решил, что Господь остановил нападающих. Радуясь удаче, презренный лжеимператор направил своего коня навстречу кучке окровавленных, вырвавшихся из пламени пилигримов, но его порыв остался лишь порывом – в навалившемся вдруг ужасе лжеимператор повернул коня и погнал его прочь от собственных алых палаток, поставленных на холме так, чтобы явственно видеть флот французов и венецианцев, растянувшийся в заливе чуть не на целое лье.
Грешный город пал.
Огромный горящий город, оставленный Господом, не устоял перед ничтожной по количеству, но крепкой в своей вере армией святых пилигримов; всю ночь на узких улочках звенели мечи, всю ночь святые воины добивали остатки императорской гвардии, хватали рабов и имущество, прибивали свои щиты к воротам захваченных вилл.
Рыцарю Андрэ де Дюрбуазу Господь и меч даровали каменный особняк, уютно затаившийся в тенистой роще. Устало присев на открытой террасе, рыцарь услышал звон фонтана и тревожный шум листвы, раздуваемой порывами налетающего с залива ветра. Отсветы пожара, охватившего всю портовую часть Константинополя от ворот святой Варвары до Влахернского дворца, красиво играли на груде оружия, серебряных светильников, золотых украшений, удивительных тканей и сосудов, кипарисовых ларцев, наполненных жемчугом и золотыми безантами, снесенную на террасу верными оруженосцами рыцаря, но благородный рыцарь смотрел на брошенные перед ним сокровища равнодушно: еще до штурма праведные пилигримы на святых мощах поклялись отдать все захваченное в общую казну для справедливого дележа.
Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз не собирался нарушать клятву.
Однако внимание его вдруг привлекла шкатулка, не кипарисовая, не деревянная, не железная, а как бы из меди, по крайней мере, поблескивающая, как медная. Не было видно никаких замков или запоров. Рыцарь устало дотянулся до шкатулки и удивился еще больше: она весила так, будто ее набили золотом или тем жидким тусклым металлом, который алхимики считают вообще отцом всех металлов; ни одна вещь не должна столько весить.
Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз захотел увидеть содержимое шкатулки.
Действительно, никаких замков, никаких запоров. Однако на крышке, выпуклой и тускло поблескивающей, алело некое пятно, к которому палец рыцаря прикоснулся как бы сам собою, как бы даже нехотя. Сейчас он, честный рыцарь Андрэ де Дюрбуаз заглянет в тяжелую шкатулку и бросит ее обратно в груду захваченной у ромеев добычи – ведь все эти вещи принадлежит святым паладинам.
