— Мужчина неработающую жену попрекнёт куском хлеба, — произнесла Акулина Никитична. — Я жизнь прожила и не такое видела!
— Дочери обо всём этом долдоню, — вставила хозяйка. — Учись, дабы потом куском хлеба себя и внуков обеспечить могла. На мужа надеяться — гиблое дело! Он сегодня с тобой, а завтра с другой. И голову береги, спину закрывай. Ходит молодежь по холоду: капронки, юбочка… Тряпочка, а не юбочка! Куртка едва почки прикрывает!
— А потом лежат в дурке, молодые, с болями! — поддержала маму Зинаида Александровна. — Половина дурдома с менингитом. Вот, Шурочка, хороших, заботливых матерей, как ты — единицы! Воспитываешь дочку всем нам на радость: порядочную, невинную и умненькую!
— А красавица-то какая! — цокнула языком сидящая возле матери старушка, и все остальные следом заохали да заахали, восхищаясь молодостью и внешними данными пятнадцатилетней девочки.
«Эх, если б мнение бабушек разделяли одноклассники! Да и другие ребята, — загрустила десятиклассница. — А то только знакомые старушки и хвалят! Зачем мне их слова? От них легче не становится».
Других гостей, кроме пожилого поколения лет семидесяти-восьмидесяти, годящихся Александре Григорьевне в родители, Люба в своём доме особо не знала. Её семью мало куда приглашали — в основном, родственники на редкие юбилеи. За пятнадцать лет Люба была на паре свадеб, на нескольких днях рождения. Всё. У мамы не было друзей или близких с детьми приблизительно Любиного возраста. Даже внуки родственников да маминых пожилых подруг были старше тихони. Таким образом, девочка оказывалась одинокой внутри круга своей семьи и её окружения по причине своих юных лет.
К слову, с родственниками Поспеловы особо не взаимодействовали. Из соседей дружили лишь с семьей Чумаков, забегавших на чай посплетничать. Больше гостей не было. Ещё приходила изредка одна железнодорожница — весёлая заводная отчаянная женщина себе на уме. Мамина коллега, с которой у Александры Григорьевны были хоть приятельские, но странные отношения.
***
Хозяйка повела бабушек в гостиную пить чай с мёдом, а Люба под предлогом невыученных уроков удалилась в свою комнату.
Оставшись, наконец, одна, девочка уселась на кровать и стала думать, как избавиться от опасного и дерзкого Сэро. Мысли вертелись роем.
«С цыганом стоит постараться разойтись по-хорошему. Мне не нужны новые гонители и насмешники. Он закусил, что я не дала списать, хотя Виноградова подбросила ему свою готовую работу. Наверняка же пятифан получит! Зачем тогда отыгрываться на мне, блин?!»
Люба напрочь забыла, что вчера окостенела от страха и не нашла сил обернуться. Это было на уровне чувств и эмоций, а не осознанных действий и слов. Поэтому Поспеловой не доходило, что трусость выглядела как демонстративное высокомерие, задевшее самолюбие звавшего её парня.
Скрипнула калитка. Люба выглянула в окно и увидела удаляющуюся Таисию Федоровну. Только её одну. Богомольная старушка никогда не злоупотребляла временем гостеприимных хозяев.
Ход усталых от дневной суеты мыслей постепенно поплёлся дальше — к размышлениям о 10 «А».
«У меня очень дружный класс. Только не по отношению ко мне. — Люба затосковала. — Почему я всем не нравлюсь? Со мной никто не хочет дружить. А я бы с удовольствием со всеми общалась, но ведь ребята не хотят. Не удивительно! Будь я на их месте, тоже держалась бы подальше».
Школьная пора — праздник юных жизней, на котором Поспелова оказалась чужой. Её ровесники наслаждались беспечностью, молодостью, весело проводили время, встречались, ругались, знакомились. В общем, кайфовали от жизни и не парились. Все, кроме Любы.
