Когда в «А» перевелись яркая Юлиана Близнюк и общительная Света Тарасова, дружбу с Любой Катя окончательно прекратила. А вот списывать клянчить не перестала. Училась Лыткина слабо, перебивалась с тройки на тройку, как и её подружка Вика. В их группе сильных хорошисток Близнюк и Тарасовой не было — не спишешь у товарок по выпивке и танцполу. Зато была Поспелова с круглой пятёркой по инглишу. И Катерина, напоминая честными щенячьими глазами наивной Любе о былой дружбе, клянчила и домашние, и переводы, и готовые диалоги. А тихоня, всё ещё надеясь, что рыжая одноклассница снова будет дружить, каждый раз велась и давала списывать.
Поспелова, когда позволяла Катюхе скатывать, понимала, что её используют, но, устав быть в классе гонимой одиночкой, всё надеялась, что Лыткина снова будет общаться с ней как раньше.
— Любонька! Миленькая! — шептала Катерина, с опаской озираясь в сторону англичанки, сначала ласково, потом требовательно: — У тебя же есть домашняя, знаю! Поделишься?
Люба, полностью погружённая в думы о Сэро и предстоящей прогулке до дома, не слышала заискиваний бывшей подруги. Поспелова зыркнула невидящим взглядом на лопотавшую Лыткину, неопределённо пожала плечами и отвернулась.
Катя недоумённо посмотрела на Вику. Та лишь непонимающе приподняла брови. Тихушница никогда не отказывала, и ровесницы использовали её всякий раз, когда требовалось. Нельзя позволить распоясаться замечательной безотказной кормушке.
— Эй, Люба! — сменила Лыткина заискивающий тон на раздражение. — Я могу очень сильно обидеться! Этого хочешь?
Ноль реакции в ответ.
— Эй!!! — Катя грубо тыкнула Поспелову ручкой в бок.
— Да что тебе надо?! — довольно громко буркнула Люба, резко повернувшись на неприятный укол.
— Что у вас происходит?! — учительница, среагировав на шум, посмотрела на пригнувших головы и покрасневших Селиверстову и Лыткину. — Готовы обе? Повторили? Слушаю.
***
Люба за сорок минут урока успела настолько переволноваться, что пришла к мысли: идти домой с популярным брюнетом у всех на виду — плохая идея. Её стали во всю терзать страхи, ведомые только ей одной.
Девочке начало чудиться, что на каждом углу, из каждого двора, её, идущую с Ибрагимовым, видят мамины знакомые, знакомые их семьи — всевозможные престарелые тётушки и кумушки — и судят, судят! Осуждающе качают головами, возмущённо поджимают губы и с омерзением отворачиваются. А когда она вернётся домой, мама уже будет знать все лично ей донесённые возмущения неравнодушных, возьмёт хлыст и начнёт лупить Любу со всех сторон за принесённый позор да гнать по улице на потеху соседям.
За пятнадцать лет своей совсем ещё короткой жизни Поспелова Любовь неоднократно испытывала на теле пренеприятнейшие ощущения от побоев свежей крапивой, веником, лозой, черенком лопаты, ну и, конечно, ремнём, как же без него! Маму злить нельзя.
Прогнав в беспокойной голове все возможные нехорошие исходы от прогулок с цыганом — пусть даже обаятельным и приличным, пусть даже знакомым с родителями — и накрутив себя въевшимися в тело страхами, Люба решает сбежать от попутчика окольным путём.
Главный вход в здание школы только один. В него заходят все, кто зашёл в школьный двор как с восточной калитки, так и с западной. Люба жила на западе, как и Сэро. Значит, чтобы убежать от цыгана, нужно обойти центральный вход и выйти через восточную калитку. Мысли хоть и бегали, как тараканы из-за включённого света, но так же быстро выстраивались в логический список шагов, которые нужно совершить, чтобы уйти домой одной.
