Тихоня опустила взгляд в подол. Дядю Сережу нашли мёртвым в огороде, там его тело пролежало несколько дней. По оценке медиков, пожилой мужчина умер в алкогольном опьянении. То ли сердце остановилось, то ли задохнулся. Девочка хорошо запомнила, как заплакал Василий Михайлович, узнав о кончине старшего брата, – из пятерых детей в семье, переживших войну, остался в живых теперь лишь он один.
– Напьётся, завалится к нам во двор и давай орать соседям на радость: шлюха, свиное отродье, подстилка собачья!
– Почему папа его не останавливал?
– Да останавливал! И разговаривал не раз. А тому до фени! Зальёт бельмесы и давай клясть меня во всю лужёную глотку! Пришёл Анатолий с первой женой на чай, сидим отдыхаем. Темно на улице. А тут пьяный Серёга во двор вломился и орёт: «Где ты, шмара подколодная?! Обезьяна дырявая?!»
– Ужас! Он хоть извинялся, когда трезвел?
– Да щас!.. Анатоль услышал и говорит: «Это ещё что такое?! Что он себе позволяет?!» Встал из-за стола, вышел в темноту. Мы лишь услышали вопль Сергея, когда Толик ему тумаков навесил и строго-настрого произнёс: «Ещё раз на сестру хоть слово скажешь, пощады не жди!» С тех пор Серёжа как в рот воды набрал. Пьян – не пьян, а молчит. Вот так!
– Как хорошо получилось! Хотя вы с дядей Толей всегда были как кошка с собакой.
– Ой, не говори! В детстве дрались до крови! Били друг друга так, что искры летели! А сколько раз брат подставлял меня? Или наговаривал? Счёту нет! Помню, мама, бабушка твоя, ушла спозаранку в колхоз, а мне да Толику наказала по хате уйму дел переделать. Толик, хитрец, едва мать за дверь, смылся с пацанами на речку купаться, и хозяйство повисло на мне. Малая тогда я была, годков десяти. Ну я весь день с огородом, готовкой да животиной провозилась, а под вечер, управившись, взяла полотенце и побежала на Ерик ополоснуться. Мать усталая возвращается с полей – меня дома нет. Только Анатолий, подлец. «А где Шурка?!» – «А Шурка, мама, с самого утреца купаться на реку убежала! Один я на хозяйстве остался, всю работу на себе тянул!» Я, довольная да чистая, порог переступаю, а мать с калитки как давай лозиной хлестать! Ничего не понимаю, мечусь по двору, реву от боли, а мама бьёт и бьёт, хлещет и хлещет! Отметелила так, что долго раны зализывать пришлось. Ни сидеть, ни лежать не могла!
– Бабушка хоть потом-то тебя выслушала?
– Нет. Толик же старший. Ему поверили.
– Это нечестно!
– Ну что поделать! Мама работала в колхозе как проклятая, мы её в доме толком и не видели. Придёт с сумерками, упадёт на лавку от усталости. Всё в хате лежало на нас, детях. Прохлопаешь гусей загнать с луга, или куры в чужой огород забегут, или корову до рассвета не подоишь – есть нечего будет, все труды насмарку. Некогда ей было нянчиться с нами или воспитывать. Выжить надо было. Не потопаешь – не полопаешь. Тут, доченька, не до обид. Кто не работает, тот не ест.
Школьница встала из-за стола, взяла тарелки свою и матери и понесла мыть.
– Куда же ты торопишься?! Чего вскочила?! Поговори ещё со мной. Чаю давай попьём!
– Успеем, мама! Спасибо за обед. Пойди поспи, отдыхай побольше. Тебе завтра на ж/д возвращаться.
***
«Если мама не гуляла, то почему её оскорблял каждый встречный-поперечный?.. Не мне судить, но людей злых действительно полно! – В уме выплыли физиономии одноклассников, и Люба сурово нахмурилась. – Брат сказал правду? Или вонючим болтунам на слово поверил?»
