Бо короток путь ратоборца до правды, длиною в прочерк, от а до б, аз и буки – а, бля; а прочее от лукавого.
Я стоял перед ним, размеренно ударяя битой по распахнутой ладони. Я дал ему полминуты на осмысление.
Он изготовился лизать мне сапоги.
В его глазах появилось несчастное выражение. Он стал похож на декоративную собачку.
И я ушел. Во мне что-то сломалось.
Потом я заглянул в одно присутственное место и уже начал отводить для удара ногу, когда на меня посмотрели – такими собачьими, печальными глазами, что я плюнул. Не иначе, во мне что-то сломалось. Я ушел и оттуда.
Не прошло и часа, как она мне сказала:
– Какая же ты все-таки сволочь.
Я поплевал на руки, замахнулся. Она подняла на меня глаза, полные слез. Мое сердце потерянно екнуло. Что-то сломалось, подумал я. Вот в чем дело! Надо же. Где тонко, там и рвется. Мои руки опустились, и я стоял растерянный.
Первый подал на меня в суд, вторые не заплатили, третья собрала чемодан.
Тут-то и вышло, что во мне что-то сломалось.
Я приготовил канистру бензина и спички. Две сломались, а третья зажглась, но тут что-то сломалось во мне. Я ушел, а мэрия осталась стоять, как стояла. И суд. И дом ее мамы.
Я пригласил мастера:
– Поставьте мне внутрь железный стержень. Без него во мне постоянно что-то ломается.
– А я уже принес, – отозвался мастер и показал длинный штырь. – Снимите штаны и встаньте на четвереньки.
Я насторожился, но он так на меня посмотрел, что во мне словно что-то сломалось.
И я подчинился.
Тут-то во мне и сломалось все и навсегда. И стержень тоже, он оказался с изъяном.
Сыщик уверенно поднырнул под ленту, выпрямился, направился к телу. Нахохленный, с поднятым воротником и руками в карманах, он мрачно остановился в паре шагов, пыхнул окурком сигары.
Криминалист, сидевший на корточках, обернулся и угодливо осклабился.
– Тот же почерк, – сообщил он, заглядывая сыщику в глаза и подбирая подходящее выражение лица. Хотел победное, но побоялся и предпочел унылое.
– Пуля в лоб?
– Немного ниже, но калибр такой, что разницы нет.
Сыщик присел рядом, деловито огляделся по сторонам. Полиция сдерживала напиравшую толпу. Накрапывал дождик. Потянувшись, сыщик поднял и уронил руку трупа.
– Ручку держал?
– Держал. Выпала, откатилась.
Авторучка лежала неподалеку, в пакете, с маленькой следственной линейкой по соседству. Криминалист вынул из кармана мел и повел его вкруг распростертой фигуры.
– И книга была?
– Вот она. Та же самая.
Криминалист отвлекся от своего занятия, вынул из-за пазухи толстый том с надписью «Антология», тоже в пакете. Сыщик вытряхнул книгу, полистал.
– Убийца пришел за автографом, – протянул он задумчиво.
– Это не вызывает сомнений, – кивнул криминалист.
Сыщик перелистнул страницу, другую, еще полсотни. Палец его замер напротив очередного заглавия.
– Вот, – изрек сыщик. – Отмечено: nota bene. Это он?
– Он самый, – криминалист пыхтел, стараясь повторить на асфальте форму ушей.
Сыщик бросил книгу на грудь покойника и пошел прочь.
– О чем хоть они все пишут? – спросил криминалист, не рассчитывая на ответ.
– Черт их знает, – ответил сыщик через плечо. – Ничего же не прочесть. Этот маньяк снова вырезал дыру. Для пистолета.
Пословица про вылетевшее Слово не нравилась Воробью.
«Так что получается, что меня, в отличие от Слова, воротить можно. Куда? Зачем? На каком основании? Кто меня воротит? Я вольная птица. Я не сею, не жну. У меня нет мозгов. Разве я канарейка или попугай? Сдохну, но не вернусь…»
