Проезжая в метро, один человек обратил вдруг внимание на кнопку экстренной связи с машинистом.
«…если в вагоне номер имярек зазвучат посторонние механические звуки (гул, скрежет, стук), то…»
Да сколько угодно!
Мчится поезд – и пожалуйста: то там заскрежещет, то гукнет, то прямо-таки рядом застучит. Все эти звуки были для пассажира посторонними, механическими, и он счел своим долгом прямо экстренно связаться с машинистом. И принялся объяснять, что ему, этому человеку, все слышимые звуки кажутся лишними. Ведь в нормальных условиях, по его понятию, должны стоять мертвая тишина и воцариться смирение, а тут – один сплошной сатанинский грохот.
Вот связался он с машинистом и начал жаловаться.
Сперва они долго ругались на ту тему, что поезд не ездит бесшумно, а после, проездив за разговорами весь день, сделались закадычными друзьями.
С тех пор машинист обязательно брал этого пассажира в кабину с утра, и тот хронически-хтонически, хотя никто не спрашивал экстренно, вещал и объяснял по трансляции, почему и что стучит, почему трясет и покачивается.
И надоел всем смертельно.
Поезда с этой неразлучной парочкой вечно ходили пустыми, так как никто не желал выслушивать эту галиматью, а потому, раз поезда приходили безлюдными, они всегда оказывались набитыми битком. Особенно на узловых станциях в часы пик, где останавливаются прекрасные мгновения.
Некий перетянутый ремнями подпоручик, накануне Брусиловского прорыва, пробрался в рощицу, где вынул заветный кисет и забил косячок, как сказали бы нынче. Увлеченный домашней махрой, он был застигнут врасплох здоровенным голодным ежом, проглотившим поручика в оба присеста.
И еж побрел себе, попыхивая, округлившись. Он думал о спячке, сопряженной с неутомимым размножением – слава богу, во сне, ибо ежиха была редкая уродина.
…На поверке подпоручика вызвали, но не дождались.
И сделали вид, будто ничего не случилось, а выкликали всякий раз. И продолжали выкликать в Отечественную, получая неизменный ответ: «Навечно зачислен в строй».
Он, тот подпоручик, был пломбированным агитатором-большевиком.
Вот почему такие почести.
Гуляют слухи, что где-то в нынешнем Кенигсберге, в школе прапорщиков, и по сей день стоит изрезанная парта с художественной фигурой Ежа, а Сент-Экзюпери из нормандии-немана срисовал с нее своего Слона в Удаве.
«Эх ты, шляпа», – говорили однополчане.
Сейчас конкретный пункт упокоения Ежа упорно разыскивают. Не остановленный заградотрядом белых, к нему, до наживы алчный, приближается наш Черный Следопыт, помахивая саперной лопаткой.
«У нас не бывает безымянных героев», – заявляет он нагло.
Песенка маньяка-убийцы по прозвищу «Парикмахер» была спета.
Группа захвата суетилась у входа в парикмахерскую. На крыше лежали снайперы. Майор, командовавший операцией, дал отмашку, и страшные гоблины навели автоматы на дверь.
– Спокойно, – приказал майор. – Я сажусь в кресло и вынуждаю его проявиться.
Автоматчики прилепились к стене, а майор толкнул дверь и строевым шагом вошел в мужской зал.
