Шпана прошёл на другую сторону недостроя. Дорога ползла вдоль стройки, уходила влево и растворялась в холодном сумраке деревьев. Справа одноэтажный магазин возносил к небу серую черепицу двускатной крыши, немытые окна созерцали улицу сквозь ржавые решётки. Отец, посадив на плечи крошечного Данилу, часто заходил сюда, покупал лимонад, пончики, и они шли на песчаный пляж городского бассейна.
Шпана закрыл глаза, пальцы сдавили переносицу.
«Па. Плохо мне. Оля говорит – вы там наверху, часто сходите… на нас смотрите. Па, ты меня видишь? Па, ты меня видишь?! – Кадык нервно увёл слюну в желудок. – Пап, как же хочется с тобой поговорить. Посоветоваться. Па, если бы те голоса, которые решали «завалить щенка или нет», убили меня… мы с тобой сейчас были вместе? Лучше бы убили. Мне очень плохо, пап, часто убить хочу себя. Прости, что ни разу не приходил на могилу. Я не помню – где. Но я найду, обещаю. Приду. Увидимся, пап. Когда-нибудь… увидимся. Если, конечно, Ольга права». – Данила пнул камень, отрешённо мотнул рукой в тучи и тихим голосом произнёс:
– Да не видишь ты меня. Нет тебя. Нигде нет.
***
Мелкий камешек ударил по макушке. Радость Шпаны подпрыгнула до небес, улыбка налезла на уши. Маленькая бестия в репертуаре, написанном жизнью – персонально.
«Делопутная мордашка» выдвинула остренький подбородок, нижние зубки белели, закусив центр верхней губы. Голова деловито покачивалась как у китайского болванчика. Кулаки кокетливо подпирали талию, короткая юбка ширилась воланом. Девчушка-бестия во всей своей красе.
Данила взмахнул указательным пальцем.
– А трусишки у тебя не пацановские.
Алька взвизгнула, исчезла за краем плиты. Первым вынырнул хулиганистый кулачок с половинкой кирпича.
– А макушку глупую не мелкий камушек сейчас потревожит! – воскликнула Бестия.
– Э, э, ведьмочка, всё, сдаюсь. – Данила поднял в смирении ладони. – Сдаюсь. Мир, труд, колбаса. Так что ты хотела про брата рассказать… Дура! – Уворачиваясь от кирпича, он зацепился брючиной за отогнутую арматуру, полетел в камыши, погрузился в илистую грязь. «Не зря ветви-кисти звали в омут», – пролетела мысль. Злобная половинка кирпича угодила в икроножную мышцу.
– Леший! – Бестия держалась за живот и угорала со смеху.
Шпана плюнул в сторону «ведьмочки», раздвигая стебли камыша пролез к воде и дальше к изломанной плите.
– Ты куда, леший? Не уплывай, леший. Ха-ха-ха!
Данила уловил в её голосе нотку испуга и понял: «Алька не хочет, чтобы Леший ушёл».
– Моюсь! – крикнул Шпана надув щёки пузырём. Ливень громил голову. – Небеса сошли с ума.
Данила вышел на берег, в кроссовках чавкало, хромота пришла к отбитой ноге, одежда неприятно липла к телу.
– Ты здесь, Леший? – воскрес радостный голос Альки, ладони держались за угол квадратной колонны. «Шкодная мордашка» со счастливой улыбкой внимательно наблюдала, как Шпана, хлюпая сырыми носками в кроссовках, подошёл и забрался на первый этаж стройки.
– Прости, Леший. – Обеими ладонями Бестия погладила рукав куртки Данилы.
– Назовёшь Лешим, – Данила недовольно собрал на переносице морщины, – и станешь Лешой. – Он мотнул головой в сторону, намекая на то, что скинет в тот грязный омут.
– Туда, откуда ты сейчас причавкал? – спросила Алька, сияя счастливой улыбкой.
– Оно самое.
– Хочешь сказать, закинешь меня в грязь?
– Именно, – кивнул Данила. – Так точно.
– Я утону, – подбоченилась Бестия, с воинственным видом выдвинула подбородок. – Что делать будешь?
