– Всё равно огрею тебя. – Глаза заметались по бетонным углам, по ступеням, по бетонному полу.
– Ты, шизанутая! – крикнул Данила, понимая: ведь и в правду огреет, – превозмогая боль, проскакал на одной ноге и залетел на железобетонную плиту.
– Я некрасивая, да? – Алька стояла с обрезком трубы. – Спрятался. Во дурак. Найду, хуже будет. – Над нижними веками явились слёзы, мокрые дорожки скользнули по щекам. Обрезок трубы обречённо зазвенел под ногами, прокатился, прогремел по бетонным ступеням. – Или ушёл? – Бестия опустилась на корточки, поджала шею в воротник куртки, задумчиво уставилась в одну точку. – Так на брата похож. – Она взглянула вдаль, на блестевшую широкую тропу. – Дождь стих, – прошептала она, – кушать хочется. – Устремила мечтательные глаза в высокий свод недостроенного здания.
Шпана крался на цыпочках к худенькой спине, не видел, что Бестия держит, поэтому не желал быть невовремя замеченным и получить порцию боли по другой ноге.
– Крадёшься, молва зубастая, – сказала Алька.
Данила медленно подошёл, Бестия выпрямила колени и повернулась. Она подняла подбородок, будто бы ростом мерилась, поднялась на носочках.
– Ты, точно маленькая колдунья, всё видишь, всё слышишь, борзая до беспредела. А если бы я был плохим? Давно бы на дне пруда рыб кормила.
– Рыбы здесь не водятся, одни тритоны.
– Деловая. Я для примера сказал.
– Знаю тебя. С другим бы так не вела.
Шпана в очередной раз открыл рот от изумления.
– И не такой уж ты пушистик, – качала головой Бестия. – Не добрый и не хороший.
– Но… – Данила задумался. – Но по сравнению с другими плохими ребятами – я хороший плохой.
– Ой ли, ой ли.
– По крайней мере, сидишь целёхонька и голову никто тебе не отвернул. А между прочим – заслуживаешь.
– Угрожаешь? – Глаза Бестии сузились, неприятные, отталкивающие.
– Не делай так, тебе не идёт. – Данила осмотрелся. – Костёр давай лучше замутим. Я промёрз как рыба в морозильнике, и водой наполнен как медуза. Заболею.
– Вроде не мороз на улице. Мог бы ещё поплавать.
– Когда ты вырастишь, твой муж повесится.
– Вот прикольно будет, если вдруг ты окажешься мужем. В жизни всё бывает. – Алька радостно хлопнула ладонями по ногам, больше походившими на спички. – Эх, тяжело такую тушу с петли снимать. Ничего, любовник поможет.
Зёв Данилы – зевавший лев отдыхает. Алька смерила его презрительным взглядом, неодобрительно фыркнула:
– Гландами завлекаешь? Или зубы красивые?
– Ты с кем водишься? В куколки должна играть…
– Ты что, дурак? Я в седьмом классе. Да и кукол от рождения не видала.
– Без родителей живёшь? – Данила трясся от холода.
– С мамой… и братом. Папа на самолёте погиб. Лётчик-испытатель. Как обычно, сам знаешь.
– М-м, – покачивал головой Шпана, – лётчик-испытатель – это да. Кунькабежный спорт, – задумчиво произнёс он, вспомнив одну бабку, жившую в деревне, давно поменявшую мерность: у той было девять мужей.
– Какой спорт?
– Это не тебе. – Данила оттянул прилипшие к ляжкам мокрые грязные штанины. – Полезу под стройку, за дровами.
– Там грязь тухлая, не пролезешь. Раньше я там пряталась. Даже ночевала. Сейчас там болото. – Алька пожала плечами. – Не знаю почему… откуда-то вода натекла.
– Из дома убегаешь?
– Угу. – Бестия отвернула бесстыжие глаза.
«Врёт. Что-то здесь не так. Но одёжка чистая. Кто-то стирает». – Что, совсем не получится к доскам подойти?
– Не знаю. Чем выломать? Если только тем обрезком трубы, по которому твоя макушка плакала.
