– К сожалению, все эти пейзажи из гостиной уже зарезервироны в галереи и ожидают своих владельцев. Но в процессе есть интересный этюд. Вид с высокого берега на излучину реки на закате. Впрочем, показывать полуфабрикат я не готов. – Арсеньев задумался, подливая вино в бокалы. Затем тряхнул длинными седыми волосами. – Но если хотите, можете вернуться через пару дней. В пятницу вас устроит? К тому времени я как раз его закончу.
– Интересное предложение, – задумчиво произнесла Софья. – Пожалуй, я не откажусь. Два дня – это вполне подходящий срок.
Арсеньев явно не желал заканчивать беседу.
– А что вы думаете о современном искусстве? – спросил он. – Все эти инсталляции, перформансы… Мне интересно ваше мнение.
– Современное искусство слишком эпатажное, – покачала головой Софья. – Иногда мне кажется, что художники соревнуются, кто больше шокирует публику. Например, наш местный Коля-артист со своими инсталляциями… Нет, не моё! Я предпочитаю классику, проверенную временем. В ней есть глубина, смысл.
– И всё же, в нём есть своя прелесть, – возразил Арсеньев. – Оно отражает дух нашего времени, его противоречия и страсти. Взять хотя бы тех же абстракционистов – они показывают не внешнюю оболочку, а внутреннюю сущность вещей. А со временем надо идти в ногу, иначе рискуешь превратиться в динозавра.
– Возможно, вы и правы, – согласилась Софья. – Просто я консерватор в вопросах искусства. Но это не значит, что я не открыта для нового. Но новое должно иметь смысл, а не быть новым только ради новизны.
– Как и в музыке, – подхватил Арсеньев. – Между Шопеном и Майлзом Дэвисом огромная пропасть, но оба гениальны по-своему.
– Да, – согласилась Софья. – Но я остаюсь верна своим вкусам.
– Ваш выбор вызывает уважение. И это говорит о постоянстве. Я не о вкусах сейчас, а о взаимоотношениях. Наверняка вы преданный человек. А потому одиноки. Так же, как и я.
– Я помню, вы весьма образно и многозначительно говорили про одиночество при нашей первой встрече. – Софья пристально посмотрела на художника. – Вы всегда были один? Или только сейчас? Неужели у вас нет родной души? Или близкой женщины, с которой встречались бы… хотя бы изредка?
– А у вас, Софья? – оставив её вопрос повисшим в воздухе, спросил художник.
Софья тоже уклонилась от ответа и снова обратилась к классику:
– Как писал Лермонтов: «Одиночество! Как часто ты манишь к себе и как редко даришь покой!»
Арсеньев вздохнул и отвёл взгляд в сторону.
– Я был женат. Она – актриса, очень красивая и талантливая. Мы познакомились в Москве, когда Тамарочка училась в театральном училище, а я в художественном. Любовь с первого взгляда. Вы верите в такую любовь? Она существует! Вскоре мы поженились и были счастливы. И каждый преуспевал в своём творчестве. Затем наступила пора, когда мы решились на ребёнка.
Он провёл ладонью по столу, будто стирал невидимую пыль воспоминаний.
– Но Тамарочка умерла при родах. А наша дочь с первого дня жизни осталась сиротой.
– Как печально… – Софья искренне сочувствовала. – Но разве можно назвать сиротой ребёнка при живом отце? И что сейчас с вашей дочерью?
– Дочь… – он словно пробовал это слово на вкус, и оно явно было ему горько. – Она с пелёнок росла у моих родителей в загородном доме. Видимо, поэтому и ощущала себя сиротой. Призна́юсь, я… я почти не интересовался её жизнью. Работал. Зарабатывал. Мне казалось, что, если я обеспечу её будущее, то выполню свой долг.
