– Это… невероятно, – Софья ощутила, как ком подступает к горлу. – Она живая. Я почти слышу шелест и шёпот этих берёз.
– Вы угадали. Это не просто пейзаж. Это настроение, – тихо ответил Арсеньев. – Я назвал его «Прощальный свет».
Софья вздохнула:
– Прощальный свет? Почему прощальный? У меня другие ассоциации. Предчувствие осени… И я не только о сезоне. Но и о возрасте. Это великолепная работа, Василий Иванович. Но, боюсь, мне просто нечем будет вам достойно заплатить за такой шедевр. Разве что своей почкой – говорят, почки сейчас в цене.
– Софья Васильевна, – художник посмотрел на неё с мягкой улыбкой, – но кто же ставит цену на дружбу? Это мой подарок вам.
Софья опешила от неожиданного предложения.
– Но… это ведь дорого… Я не привыкла получать такие подарки. Обычно мне дарят кухонные прихватки или абонемент в салон красоты.
– Некоторые вещи бесценны, – тихо произнёс он. – Как и некоторые встречи.
– Я не знаю… как вас благодарить. Вы поставили меня в щекотливое положение. Последний раз я так смущалась, когда пыталась втиснуться в платье, которое носила ещё до свадьбы.
– Дайте мне согласие на ваш портрет. Я буду счастлив…
Софья залилась румянцем, ничего не ответила про портрет и, чтобы разрядить обстановку, кивнула на коллекцию пластинок:
– Вы прошлый раз говорили, что у вас есть редкий винил. Может, послушаем что-нибудь за чаем?
– Прекрасная идея! – оживился Арсеньев. – Позвольте, я выберу подходящее под нашу беседу.
Василий Иванович извлёк пластинку, установил на проигрыватель, и вскоре комната наполнилась глубокими нотами саксофона.
– Луи Армстронг! – Арсеньев прикрыл веки. – Вечная классика.
– Да… – Софья задумчиво смотрела в чашку. – Жаль, что люди не всегда бывают такими же вечными, как музыка… Разве что писатели-классики продолжают жить в своих творениях… и художники – в полотнах.
Арсеньев вздрогнул и пристально взглянул на Софью.
– Это вы к чему? О наших ушедших супругах?
Она пожала плечами:
– Это просто размышления. В том числе и о прощальном свете… Хотя некоторые мои знакомые и в преклонном возрасте всё ещё скрипят, как старый патефон. Например, моя восьмидесятипятилетняя тётушка. Дай Бог ей здоровья и долгие лета жизни! Надо бы съездить навестить её…
Музыка струилась мягко, неспешно. Арсеньев безмолвствовал. Он сидел с прикрытыми глазами, наслаждаясь джазовой мелодией. Наконец, открыл их и едва заметно улыбнулся.
Софья с теплотой посмотрела на него и задумчиво произнесла:
– Иногда мы теряем дорогих нам людей… а иногда сами их отпускаем. Как говорится, «если любишь – отпусти, если не вернётся – выследи и верни». Шучу, конечно.
Василий Иванович поднёс чашку к губам, отпил глоток, откинулся на спинку кресла и, наконец, заговорил:
– Вы правы. Иногда прошлое нас настигает, даже когда мы думаем, что давно с ним простились.
– Да, как налоговая инспекция – всегда найдёт тебя, даже если ты сменил фамилию и переехал в другой город. – Софья стремилась направить разговор в нужное ей русло, но при этом смягчить тон. – И вы боитесь, что оно вернулось? Прошлое, я имею в виду, не налоговая.
Художник неторопливо опустил чашку.
– А если да?
Вот он, момент истины! Софья задержала дыхание и внимательно всмотрелась в лицо Арсеньева.
«Только не спугни его, Софья, – подумала она. – Веди себя естественно, как будто ты не частный детектив, а просто любопытная женщина. Хотя в моём случае это почти одно и то же».
