– Кирилл, пожалуйста, давайте начистоту, – сказала Машка, как только он зашел, – мне правда важно знать, что вы за человек.
– Любопытство – грех штабиста, карьериста и юриста.
– Есть чистописание, а есть чистоговорение, – Машка улыбнулась, – говорят, его даже стали преподавать японским школьникам.
– Просят говорить начистоту?
Плотва сиял своей широкой улыбкой. Он сидел большой и нескладный – одни локти и колени – в кресле. И временами крутился то вправо, то влево.
– Вы ведь вундеркинд?
– Теперь принято говорить «вундер», а вы и до этого добрались? Ну-ну.
Плотва посидел немного, а потом разговор начался по-настоящему.
– Иногда мне кажется, что тебя воспитали не мы с папой, а синус с косинусом.
– Интегралы лучше, – Кирилл Плотвинин поцеловал маму в щеку, взял яблоко, нож и стал аккуратно счищать кожуру.
Ему в ту весну было четырнадцать, и через две недели он должен был окончить школу экстерном.
– Откуда в тебе это?
– В семье не без урода, такая вот порода, – Кирилл закончил с яблоком, вымыл под холодной струей стакан и сунул яблоко в жерло соковыжималки.
Ему было весело. До завтрака он уже решил одну интересную задачку и теперь ощущал приятное чувство законченности и заслуженного отдыха. Скоро оно испарится. Кирилл это уже давно понял, и нужно будет искать еще одну задачку.
Сок полился в стакан. Запахло кисло и приятно.
– Мам, а ты знаешь, что железо из яблока не усваивается? Потому что оно несвязанное. А усваивается, например, из кураги.
– Зачем же ты пьешь этот сок?
Мама закрыла крышкой что-то скворчащее.
– Потому что он вкусный. И потом, я не умею делать сок из кураги.
Кухня пахла свежестью. Маме как-то удавалось поддерживать этот запах, что бы она ни готовила.
– Ты куда-то идешь сегодня? – спросила она.
– Пока не знаю.
Кирилл уселся на стуле и стал пить. В школе дела ладились, его не обижали, но и не звали особенно с собой. Он и не рвался. Он думал о плоскостях. Мир состоял из плоскостей, и у них были свои законы, даже не законы, а за-ко-но-мер-нос-ти. Кирилл любил это слово.
В детстве он ходил с отцом на рыбалку. Сидел и рассматривал крючки. Загибы. Папа называл их «загогулины». Зато опасная плоскость крючка тоже была плоскостью. И это было здорово.
В аллеях были другие плоскости. И объемы. Кирилл бродил туда-сюда. И заглядывался на девушек. Они тоже чувствовали весну и улыбались загадочно, и на них уже не было тяжелых курток. Кирилл садился на скамейку и думал о плоскостях, мелких крестиках иксов в тетрадях.
– Дуры, – сказал кто-то и сел на скамейку, – напялят короткие юбки и думают, что могут вертеть нами, как хотят.
Это был долговязый студент – значок столичного вуза сверкал на солнце, такие значки называли «ордена».
Студент говорил в телефон. Мимо пробежала девушка в клетчатых шортах и ветровке, она явно спешила и держалась за свою сумочку так, будто сумочка помогала ей держать равновесие. На таких каблуках стоило держать равновесие.
– Чего пялишься, малявка? – спросил студент и сунул телефон в карман.
– Вы мне? – спросил Кирилл нарочно бархатным голосом.
– Тебе, тебе, – студент закинул руки за голову. – Вот шельмы, – сказал он в пространство и опять к Кириллу: – Ты тут сидишь и пожираешь глазами этих… вертихвосток.
Вдруг на лице у него заиграла широкая улыбка.
– Лидочка! – крикнул он, вскочил и кинулся вглубь парка.
Кирилл почему-то часто это вспоминал. Память у него была почти абсолютная. Жаль, что абсолютность распространилась в основном на цифры. Номер значка студента был сто шестьдесят девять.
