Сицкари - страница 6

Предания описывают долгий путь карелов. Перед самым рассветом их путь пролегал через бескрайние болота, где трясина подступала к каждому шагу. Они шли с факелами. Старейшины пели ритмичные заклинательные мелодии, чтобы отпугнуть злых духов, обитающих в болотах. Когда шествие достигло реки, женщины и дети пали на колени, молясь воде как спасительнице. Здесь, на этом пороге новой жизни, мужчины поклялись хранить эти земли как своих детей. Укрывшись от врагов, они воздвигли деревни, ставшие последними оплотами их культуры.

Есть и третья теория – о том, что сицкари могли быть выходцами из Прибалтики или Беларуси. Их речь была удивительной смесью звуков и акцентов. Цокающие интонации напоминали древний новгородский говор, а «дзед» и «зякалка», заимствованные у белорусов, создавали язык, который звучал как песня.

Внешность сицкарей привлекала внимание своей необычностью. Вот как описывал их знаменитый этнограф и краевед Мусин-Пушкин: «Склад их черепа – вытянутый, сложение тела – все среднего и выше среднего роста, плечистые, с заметной одутловатостью лица и живота. Цвет и обилие волос – рыжевато-русых – всё отличает их от соседей». Это описание запечатлело образ народа, стоявшего в стороне от привычных черт окружающих жителей.

Сицкари жили так, словно между ними и остальным миром пролегала невидимая, но прочная граница. Их обособленность была не вызовом, а скорее попыткой сохранить самобытность, не смешиваясь с «чужими». Русских крестьян, живших по соседству, они звали «хамунами» – слово это звучало слегка пренебрежительно, но не враждебно. Скорее, оно выражало глубокое ощущение иной природы их жизни. В народе даже бытовала поговорка: «Сицкари идут дорогой, хомуны – по сторонам». Простая, но точная метафора: одни знали свой путь и следовали ему, другие метались в поисках нового.

Браки сицкарей заключались строго внутри общины. Семья была не просто ячейкой общества – это была некая скрепа, сакральная связь, которая помогала сохранять древние обычаи и традиции. Мужчина, решивший взять в жёны хамунку, подвергался негласному, но острому осуждению. Для сицкарки выйти замуж за хамуна означало не только изменить своей культуре, но и нарушить невидимые законы предков. Говорили, что такие союзы почти всегда приносили несчастья, будто сама земля и лес отвергали их.

В хозяйственной жизни сицкари тоже шли своей дорогой. Они жили так, словно время для них остановилось. Натуральное хозяйство обеспечивало их всем необходимым: плотные холсты ткались на собственных станках, избы строились из лучшего леса, сплавляемого по реке, пища выращивалась на плодородных землях, а излишки отправлялись на рынок. Но главное – они жили в ритме природы, не нарушая её хрупкого равновесия. Это – их негласный закон.

Их культура выделялась на фоне того, что знала Русь. Это был другой мир – с иными символами, иным ритмом и иными ценностями. Мир, где древнее дерево могло стать не только домом или лодкой, но и предметом поклонения; где слово хранило силу, а песни говорили о тайнах, которые никто больше не мог понять.

С давних времён сицкари были мастерами дерева, чьи умения передавались из поколения в поколение. Они не просто строили – они творили, будто сам лес говорил с ними на одном языке.

В начале XVIII века, когда молодой Петербург алчно поглощал тонны стройматериалов, продуктов и товаров, Волга стала главной артерией снабжения. Там, где река становилась мелководной, грузы перегружали с тяжёлых барж на лёгкие деревянные барки и полубарки, мастерски сделанные сицкарями. Каждая такая лодка могла перевезти от 60 до 150 тонн – настоящее чудо инженерной мысли того времени. Эти суда, крепкие и выносливые, словно вобрали в себя силу самой земли и воды через дерево.