Под веками невыносимо жгла солёная вода. С каждой секундой её становилось всё больше и больше.
– Ты всегда был сильнее меня. Ты не нуждался во мне, как я в тебе. Ты любил меня. Сильно. Но ты любил и другие вещи. А мне кажется, что я всю жизнь любила только тебя. Почему? Почему так случилось? Я так… я безумно виновата перед тобой… Как мне жить с этим чувством? Ответь мне. Потому что я не могу… не смогу. Если бы… хоть раз… хоть в последний раз услышать тебя. Я сделала бы невозможное. Ведь невозможно – всего лишь слово. Заплатила бы любую цену за одну минуту с тобой… за один твой взгляд. Ты не представляешь, как я этого желаю… Невыносимо желаю…
«Ты не виновата».
Его голос. Такой знакомый, родной. Идентичный.
Потрясающая копия.
«Ты ни в чём не виновата, Мили».
Настоящее время.
– Первое появление спустя три недели, – задумчиво рассматривая меня, проговорил доктор Кауфман. – Сначала ты задавала вопросы и отвечала на них от его имени. Затем ты стала воспроизводить его голос в голове, чтобы ответы звучали более реалистично.
– Наверное… – скомкано подтвердила я его теорию.
– Сколько длились ваши мысленные диалоги, прежде чем Эйден обрёл физическую оболочку?
– Двадцать дней.
– Знаешь точное количество?
– Двадцать восемь тысяч восемьсот сорок три.
Доктор недоуменно приподнял бровь.
– Знаю точное количество минут.
Полтора года назад.
– Кэти настаивает на психотерапевте, – лёжа с закрытыми глазами, я пожаловалась Эйдену и, протянув руку к бедру, погладила кончиками пальцев пластик ортеза. После операции мне не стали накладывать гипс, ограничились более простым способом фиксации. – Хочет, чтобы он промыл мне мозги.
«Возможно, стоит прислушаться к ней?».
– Нет. Не стоит.
«Потому что он скажет, что я умер?»
Я вздрогнула.
– Не произноси это вслух!
«Хорошо».
Какое быстрое согласие.
– Ты стал слишком послушным.
«Тебе это не нравится?».
– Не знаю.
«Тогда пора исправляться. Почему ты не делаешь упражнения?».
Я надулась.
– Что значит «не делаю»? А по-твоему, что я делала вчера?
«Этого недостаточно. Тебе пора вставать с костылями, а ты сесть нормально не можешь».
– Ты что, врач?
«Твоя сестра – врач».
– Кэти только и делает, что ревёт. Не представляю, как она лечит других пациентов. Она слишком ранимая.
«Ты не просто какой-то пациент. Ты – её сестра. К другим она не испытывает таких чувств».
– Ты прав. Но я не хочу видеть жалость.
«Так не смотри».
– Не наглей.
«Садись, – распорядился он. – Попробуем встать с костылями».
Я цокнула.
– И каким образом я должна дойти до них?
«Ты можешь допрыгать на одной ноге. До меня».
– Допрыгать? Ты что… – Я заткнулась и ещё сильнее зажмурилась.
Голос прозвучал не так. Не так, как обычно. Не так далеко. Так… словно…
«Посмотри на меня».
Чуть не проткнув насквозь ногтями пластик ортеза, я агрессивно замотала головой.
«Давай же. Всё будет хорошо». – Вкрадчивый голос, проникновенный. Заползающий внутрь и оплетающий застывшее, но все ещё поразительно трепещущее из-за чего-то сердце.
«Я обещаю».
Отказываясь верить, я недоверчиво приподняла веки. Слёзы тут же заполонили уголки глаз, вылились через край и сорвались вниз грузными каплями.
Невозможно… Нереально…
Но безумно желанно…
В углу комнаты, лениво подперев плечом дверцу шкафа, стоял Эйден. Он держал в руках костыли и беззаботно улыбался своей сшибающей с ног улыбкой.
– Время учиться ходить, Мили.
Настоящее время.
В кабинете сгустилась тишина. Неспокойная. Напряжённая. Но напряжённая только для меня. Она нависла свинцовым облаком и давила на плечи, пока мой единственный слушатель, так и не поменяв расслабленной позы, молчаливо осмысливал услышанное.
