Какое там проклятье? Чушь! У мамы с папой – временные разногласия. Такую гармонию не сыграть-не подделать!
Ты любуешься ими, светлея лицом. Вступаешь с третьей строчки:
Очень вовремя мы родились,
Где б мы ни были – с нами Россия!
оРосКомсомольцы-добровольцы,
Мы сильны нашей верною дружбой…
И еще – про берег турецкий и никому не нужную Африку.
Через месяц ты уже не вспомнишь о мерцающем счастье, пытаясь собрать осколки семьи. Теперь родителей слаженно петь не заставишь. «Чтоб ты сдох!» раздается дома чаще, чем «Доброе утро». Мама вслух жалеет о том, что теперь не работает на секретном заводе, где они с Люськой мастерили химическое оружие.
– Без цвета, без вкуса, без запаха… Вот бы подлить тебе, гаду, в супчик – никакая милиция не дотумкает!
Папа лишь усмехается. Он опасается скорее несвежих котлет, чем маминых угроз.
Вы молча едите баланду из капусты и мяса. Мама называет ее солянкой. Ты приучилась есть все, что дают, не разбирая цвета, вкуса и запаха. Папе тяжелее: вырос на уютной домашней кухне, и его мама добралась до нобелевских высот в науке «Забота о мужчине».
Отец требует поставить солонку и подать вышитый бабушкой рушник, который он смешно называет тряпичкой.
Солонку от мамы он однажды получил. Точно в глаз.
Мать считала, что создана для любви, а не для семьи и громко причитает: впереди – выходные! Это ж скотину свою придется кормить целых шесть раз! Выслушивать его идиотские подначивания и жестокие насмешки, от которых так и чешутся руки морду набить. А в Третьяковке открыли обалденную выставку! А в «Новом мире» ждет нечитанный Искандер! Эх, была я девка бравая, с парашютом прыгала… А как повесила на шею ярмо с носками его вонючими – небо с овчинку стало!
Ты тихо вставляешь:
– Носки папины я все перестирала.
Мама смотрит на тебя с презрением:
– Эх ты… отцовское отродье. Разве ж в носках дело?
По пятницам который месяц дают одну и ту же пьесу.
Папа зачерпывает первую ложку кацапского борща и осторожно спрашивает:
– Что это?
– Ешь, что дают!
– Алевтина, а ты все туда положила? Сделала по технологии?
Мать смачно плюется:
– По рецепту! По технологии!
Папа осторожно пережевывает жилистое мясо и усмехается:
– Алевтина, тебе бы работать поваром в тюрьме. По закладке – все продукты использованы, ни один ОБХСС не придерется, а жрать невозможно. Зеки будут проситься на свободу!
– Ах так, гад?
Кулинарный шедевр летит в унитаз. Какая кульминация, какой драматизм! Жаль, что ты не в силах наблюдать за ними просто как зритель.
– Алевтина! Куды?! Дай супчику!
Отец то ли ревет, то ли рычит.
– Хрен тебе! – злорадно восклицает мама.
Ты чертишь ногтем по клеенке, не поднимая глаз. Еще, чего доброго, про оценки вспомнят.
Мама ничуть не расстроилась и уже забыла про суп. Убежала в спальню, погрузилась в очередной самиздат (Люська-на-день-дала-потрясающе).
Бутерброды с ливерной колбасой подытоживают семейный вечер. Папа наливает стопку и обязательно чокается с твоим носом:
– Как я выжил, будем знать только мы с тобой.
Ты хочешь выкрикнуть: «А мне-то как выжить?!», но лишь деланно улыбаешься.
Ночью вопишь в дневнике: «Хоть бы кто-нибудь меня полюбил!»
До восемнадцати – целых пять лет. Вечность.
* * *
Стать отличницей мешает врожденная тупость в точных науках. Ничего, есть еще общественная работа: вожатая в младших классах, староста, председатель совета отряда и вершина пионерской карьеры – председатель совета дружины.
