Нет, ты мямлишь наспех придуманную чепуху и прыжками достигаешь цели.
Хоть бы ты ногу подвернула!
Ромка со товарищи уже на месте. Обычный юношеский треп, со смехом и матом.
Заходи уже, не стой!
Но ты зачем-то останавливаешься у облупленной двери и слышишь обрывки разговора, не предназначенного для твоих ушей. Сначала сердишься: мальчишки, все-таки – такие дубаны! Оценивают девчонок по пятибалльной системе и голосуют за четких баб. Естественно, их критерии – ноги, жопа и грудь, а не количество прочитанных книг. Примитивы.
Ирку Шевчук пацаны оценивают на четверку с плюсом.
– На пять, – поправляет их Ромка странным кастратным голосом.
Интересно, это фальцет или дискант?
Ты обрываешь заусенцы и боишься, что за дверью услышат, как стучит твое сердце.
Всплывает фамилия Пархоменко, и ты перестаешь дышать.
Сперва вспоминают твои лихие купеческие забавы: в позапрошлую субботу оплатила катания на аттракционах в парке.
Ты вздыхаешь: да, сорила деньгами, миллионерка припадочная. На эффектную прогулку уплыли два рубля и синенькая «пятерка», что подарила тетя Лида. Не оскудеет рука…
Потом они проходятся по внешности. Ноги: у тебя их нет. Ну, то есть, они не эффектные, с толстыми коленями, кривоватые в икрах. Такими ногами издавна пользовались твои предки. Они созданы для того, чтобы крепко стоять босиком в теплой, жирной земле, когда руки снимают колорадских жуков с кустов картофеля. Грудь – имеется. Нарисованный даже сказал: «Во!», но Китаеза квакает насчет толстой фигуры.
Ты готова ворваться в каморку, и тут встревает Ромка:
– Че ее обсуждать-то? Кто сказал, что Галька – баба? Галька – правильный мужик!
Судя по звукам, они там от смеха со стульев попадали.
Ты бежишь через столовую, лестница вниз, дом – вот он, только футбольное поле пересечь. И только в квартире обнаруживаешь, что оставила в школе и куртку, и сменку. Так и бежала в босоножках по ноябрьской хляби.
Наутро проходишь мимо бывшего марьяжного интереса. Спиридон увивается за тобой и хлопает по плечу:
– Пархоменко, ты че? Своих не признала?
Ты рассматриваешь ленинский профиль на его комсомольском значке и приветливо-равнодушно говоришь:
– Мальчик, ты кто? Перепутал? Бывает…
* * *
Ночью сказала вслух:
– Господи, если ты существуешь, дай знать.
Тут же раздался ужасный грохот. Кто-то с размаху швырнул пианино.
Одеяло – на голову. Тряслась, пока не случился с тобой то ли обморок, то ли сон. Утром осмотрела инструмент (целехонек) и больше никогда не сомневалась.
Останки замоскворецкого счастья истаяли на глазах. Проклятый дом пленных не брал.
Учи до крови в глазах!
Алевтина, давай жрать! – Перетопчешься!
Ты смотри, как этот Горбачев без бумажки чешет…
А папаша твой: «Делай аборт – уйду». Щас! Родила вот…а ты – высранный батя.
Как не читала? О чем с тобой разговаривать, бестолочь?!
Идиот, ребенок с давлением! Хочешь, чтоб как я – по больницам?
Мне не нужна здоровая дура! Пусть будет больной. Но умной!
Про Чернобыль Люська сказала, что…
«Или куришь натощак, или пьешь с похмелья».
Неси ремень.
Лидка приезжает: чтоб тихо мне тут!
…быть счастливой в борьбе, в ощущении причастности к нашей великой…
Занимайся ребенком! – Она что, грудная? Нами никто не занимался.
«Ищу я выход из ворот, но нет его. Есть только вход, и то не тот».
…сделал инвалидом! – Будя брехать-то! С пороком сердца замуж пошла и скрывала…
Да видели его наши ПВОшники. Шлепнуть побоялись.
