С идеальными женщинами отцу, прямо скажем, не повезло.
Из-за его плохого настроения постоянно тянет в туалет. Страшнее всего, когда бьет словом. Ремень – фигня. Разбор твоей личности заканчивался слезами (ошибка! Плач распаляет отца!). Ты еще не освоила технику владения собой. Хмуро киваешь, мысленно повторяя правописание безударных гласных в корнях слов. От истерики это средство – верняк.
Бер-бир. Мер-мир. Пер-пир…
Мне не больно.
…Вернувшись домой, мама первым делом выкидывает антидепрессанты и берет с тебя клятву никогда не садиться на таблетки.
– Эта гадость способна завалить бегемота!
Кажется, она вернулась в себя: ожесточенные бои с папой переходят в решающую стадию. Тебя делят вместе с другим нажитым имуществом.
Вот бы сбежать из дома! В четырнадцать лет на работу не берут. Даже почтальоном. Ты узнавала. Не собираешься ни с кем из них оставаться. Ненавидишь обоих. Клянешься, что у тебя никогда не будет развода. Если повезет и вообще возьмут замуж. Продолжаешь мечтать о суженом. «Если веришь, сказка оживет!». В школьном дневнике появляются тройки и двойка по поведению. Больше не интересно быть главной пионеркой.
В день развода (пришли из ЗАГСа под ручку, как голубки) ты стащила у матери две начатые пластинки феназепама. Легла на кровать и застыла в ожидании «холодного сна могилы».
Сон был крепким, но иногда долетали клочки странных диалогов. «Театр у микрофона» они, что ли, слушают?
– Алевтина, дай яйцо!
– Рубль с тебя!
– Какой рубль? Они ж по рубль пять – десяток?
– А ты – поди! Купи!
Никто тебя не хватился. Будто в семье дети только и делали, что дрыхли по сорок восемь часов.
В понедельник собиралась в школу озадаченная: может, Бог заменил таблетки на просроченные?
После неудачного суицида наступает апатия. С ней ты и выслушаешь папино решение. Остаешься с ним.
– С матерью ты погибнешь, – твердо говорит отец.
Ты киваешь. Здесь бы сгодился монолог Ларисы из «Бесприданницы».
Вещь… да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек…
Осторожно спрашиваешь насчет министерских баб. Папа распаляется: да ни одна женщина не переступит порог, пока есть ты!
– Это было все, что осталось у него в жизни, что пока роднило его… со всем этим… под холодным солнцем миром!
В голосе отца – ярость и страсть.
«Тихий Дон», конечно. Смотришь с мольбой в глазах:
– Ты не предашь меня?
Отец вскидывает бровь в изумлении:
– Ты шо, дурочка что ль? Никогда!
Бредешь за ним в новую жизнь с чемоданом, попранной совестью и в слезах. В спину – последнее напутствие матери:
– Чтоб тебе пусто было! Чтоб ты так же страдала от собственных детей! Увидишь – они тоже тебя бросят.
Малодушничаешь: у тебя нет выхода. Утешаешься: материнские проклятия – бабские выдумки. Задабриваешь совесть: мама же тебя просто ненавидит.
Но долгие годы обмираешь от страха: а вдруг ты родишь дочь?!
* * *
Московской школе приходится соответствовать: за пятерки работаешь, как ночной грузчик. Легко миришься с ненавистью одноклассниц. Па-а-думаешь!
Зато твоя чужеродность вызывает интерес у мальчишек. На все непонятные ситуации заготовлено особое выражение лица. Безразличие. Рисунок роли – не сложнее есенинского стихотворения. Ты их учишь десятками. Упиваешься созвучием чувств с великим рязанцем.
Не жалею, не зову, не плачу.
Какое восхитительное состояние – овладеть, наконец, своим лицом и телом! Какая мощная броня! Все происходящее можно объяснить предлагаемыми обстоятельствами. Роли становятся заглавными, эпизодическими, но всего лишь – ролями, а не проклятой судьбой. Если понарошку, то жить можно. Ад, где твоя победа?
