Вот вернулся с работы отец. Прячем книжку «Богач, бедняк» и хаотично раскладываем рекомендованную литературу: Соболев, Шолохов, Игнатьев… Папа считает, что правильным чтением можно выбить из себя Мариванну.
Он замечает «Пятьдесят лет в строю» и поднимает бровь:
– Ты же в прошлом году читала.
В голосе слышится подозрение. Играй убедительно!
– Так перечитываю, пап!
Он прижимает тебя к плечу и цитирует Шолохова. Вы с ним – две песчинки, два осиротевших человека. И что-то про того, кто обязательно выдюжит около отцовского плеча, все преодолеет, если позовет его Родина.
Ты пуста и бестрепетна. Даже не поинтересовалась, почему он назвал тебя сиротой. Мать ведь жива. Внешне все выглядит как раз наоборот: трепет дочерней любви выворочен до отказа. Папа видит в тебе то, что хотел.
Надо пробовать театральный. Пускай ты уродина, в театре на красоте далеко не уедешь. Там хара́ктерность и талант нужны! А вдруг нет таланта?! Все отдашь за то, чтобы прекратить дешевые пьески в обмен на отцовскую любовь. Пусть тебя полюбят миллионы!
И тут – словно кто-то услышал. Престарелая Нимфа объявила про драмкружок.
В миру ее зовут Ниной Дмитриевной. Русский-литература. Ни фига, конечно, не разбирается в мотивах, идеях и сквозных сюжетах. Всех ее достижений – заученная наизусть поэма «Двенадцать». И то – чудо, что помнит! В ее-то годы…
Старухе лет пятьдесят, а то и все пятьдесят пять, но она видит себя восемнадцатилетней шалуньей. Обряжается в платье с рюшами поросячьего цвета и носит распущенные волосы. Безжизненные патлы неряшливо лежат на плечах. Видимо, это называется «ниспадают волной дивные кудри». Морщинистый рот густо намазан фиолетовой помадой с перламутром – небось, купила за трешку на Рижском рынке у тех же цыганок, что и ты. Словом, бабка обезумела: одной ногой в могиле, а все играет в упругую молодость.
Нимфа говорит, будем ставить Лермонтова, и ты тотчас начинаешь репетировать княжну Мери. Запираешься в ванной и репетируешь перед зеркалом томные взгляды из-под ресниц. В те времена разглядывать кавалера считалось моветоном; логика действий персонажа – это ж понимать надо! Сама, например, тоже ни за что не станешь пялиться на Серегу Мразина.
Кроме фамилии, все в нем – совершенство.
Чтобы добиться впалых щек, ты просидишь две недели на огурцах и редиске и достигнешь исторического минимума – шестьдесят восемь килограммов. Трюк, который не сможешь повторить никогда.
Серега проявляет интерес: подкравшись сзади, засыпает твои волосы крошечными семенами пришкольных деревьев – дворники нагребли их целые кучи.
Ты только что сделала химическую завивку: трудно будет их потом выковыривать. Но логика действий персонажа понятна. Выдаешь изумительный смех переливчатого колокольчика. На днях подслушала у соседки: восхитилась, отрепетировала и – хоба!
Потом хулиган прячет твой портфель и, ухмыляясь, обещает его проверить при всем честном народе. А вдруг ты инопланетянка? Уж больно не похожа на остальных.
Твой дневник с мечтами и планами спрятан в домашней библиотеке, за пятым томиком Чехова. Бояться нечего.
Зато! Он! Выделяет! Тебя! Среди других!
Сердце прыгает к горлу.
Но момент ликования портит перламутровая мымра:
– Пархоменко, куда тебе – княжну Мери? У тебя взгляд уставшей сорокалетней женщины. Да и конституция твоя, Галя, подкачала…
Повторяй таблицу умножения. За челкой не видно потеющего лба, а руки можно держать в карманах.
