Новую жизнь ты начинаешь с того, что записываешься во все кружки и восстанавливаешься в «музыкалке», с которой у тебя несчастливый многолетний роман. Теперь можно законно отсутствовать в проклятом доме целыми днями. Хочется поскорее добиться невероятных побед: пусть у пампушки найдется повод похвастаться перед родней. На фоне двоюродных братьев-сестер ты беспросветная неудачница.
Сообразив, что быстрый успех возможен только в пении, ты бросаешь танцы, рисование, «Юный турист», «мягкую игрушку», а потом и КИД, клуб интернациональной дружбы. Через полгода бессовестно пропускаешь хор: ты и так – бессменная солистка, а в распевках участвовать – скукота одна!
«Музыкалка» требует гиперусидчивости и расплющивает самооценку диктантами по сольфеджио. Каденции и тоники – да ну их в баню! Мелодию ты и так подберешь.
КИД оживляется только раз в два года, по приезде делегации коммунистов из Лиона. Ты шустро разучиваешь французскую абракадабру про песика Пифа, раздариваешь гостям «спутницы тревог» (красные гвоздики) и немедленно впадаешь в онегинскую хандру.
Остается фотокружок. Там, за ободранной дверью, покрытой коричневыми лоскутами краски, таится сокровенный любовный интерес. Не к проявителям-закрепителям, конечно же – к Ромке Спиридонову.
Накануне вторников и пятниц ты спишь на железных бигуди и отутюживаешь пионерский галстук. Внимаешь каждому слову Ромика. Он мог бы рассказывать таблицу умножения – ты бы нашла, чем восхититься. Ирка Шевчук не миндальничает: режет Спиридона издевками и обрывает на матерном слове:
– Щас мы с Галькой встанем и уйдем.
На занятиях по «фотику» вы только и делаете, что болтаете. Иногда руководитель кружка, Александр Моисеевич, дядя Саша, усаживает вас фотографироваться. Потом Дюша по кличке «Нарисованный» (из-за удивительной синей родинки на щеке) предлагает всем прошвырнуться по микрорайону. Ты с мольбой смотришь на Ирку. В вашей компании все зависит от нее.
Мальчишки следуют за вами на значительном расстоянии: ведь вы приличные девочки, еще кто увидит! Обсуждаете с Иркой этих дураков несчастных, которые, судя по всему, говорят о вас в той же манере. Подружка шепчет: мол, если и поцеловаться с кем в первый раз, то точно не с Ромкой. У него умишко кузнечика, да и ростом невысок. Ты вздыхаешь: у Спиридона синие глаза и очки. Как у папы… Он глуповат, конечно, но все ж лучше одноклассников, потому что старше на два года. Всю жизнь тебе будут нравиться взрослые мужчины.
На «фотик» тащишь пирожки с картошкой и капустой. Небрежно бросаешь, что от скуки смандрячила. Твои губы и веки блестят от вазелина «Норка», а глаза – безо всяких ухищрений. Шевчук смотрит с подозрением. Спиридон, Нарисованный и Женька-Китаеза закатывают глаза: пирожки – атас! Ты самодовольно улыбаешься: в кулинарии Ирке тебя не переплюнуть. А вот пение тут не поможет. Шевчук солирует наравне. На монтаже к Седьмому ноября Ромка одобрительно свистел с заднего ряда, когда она выводила «Я возьму этот большой мир».
За пирожки тебе достается целых два слова!
– Молодец, Пархоменко, – говорит Спиридонов.
И ты видишь себя в белом платье с синеглазым божеством.
Чтобы закрепить позиции, в пятницу после шестого урока ты летишь вперед Ирки в каморку «фотика». Надо пересечь огромную столовку, где сейчас обедает Моисеевич. Он добряк и балагур, поэтому окликает тебя, приглашая за стол. Куда там. Ты притоптываешь на месте, отказываешься от коржика, закручивая пальцем обесцвеченный гидроперитом локон. Взгляд останавливается на планках орденов, приколотых к его истлевшему пиджаку. Он прошел всю войну фотокорреспондентом. Меткий глаз и талант художника: в альбоме и сегодня его фотографии – самые лучшие. Остановись, поговори с дедом, чего тебе стоит?
